Марина Дяченко - Авантюрист
Трактирщик ничего не понял. Разозлился пуще прежнего и сделал новую попытку — с тем же результатом; Мира хлопала глазами, не понимая, с чего это хозяин её щадит. Толстая Кинда занималась только собственным ушибленным носом; рядом со мной тихонько охнула Танталь.
Я сбежал вниз, прыгая через три ступеньки. Прежде чем хозяин успел вкатить обратно выкатившиеся от удивления глаза, я поймал Миру за руку и прошипел в перепуганное лицо:
— Отдай. Убью.
Девчонка безропотно подчинилась; рука её нырнула куда-то за корсет, и спустя секунду булавка Дамира легла ко мне в ладонь.
— Мерзавка, — сказал я нежно.
В этот момент трактирщик опомнился. Возможно, меня он вообще не заметил — во всяком случае, не понял, что произошло; его собственная служанка впервые в жизни отказалась ему повиноваться, и стерпеть это было никак невозможно. Разъярённый, он сгрёб девчонку за шиворот — на этот раз с успехом, и двинул о стол так, что столешница охнула, а у Миры перехватило дыхание. На кокетливый передничек закапала кровь из разбитого носа.
— Я т-тебе!..
Вероятно, хозяин продолжал бы экзекуцию, если бы моя рука не опустилась к нему на плечо. Опустилась вроде бы небрежно — и вместе с тем тяжело.
— Я не потерплю, чтобы в моём присутствии били женщину.
Хозяин побледнел; я развернулся, поднялся к Танталь, по-прежнему стоявшей на лестничной клетке, и сухо сообщил, глядя в округлившиеся глаза:
— Едем.
* * *Погода стояла как в зимней сказке; вчерашняя метель выбелила дорогу, сегодняшнее солнце дробилось на рёбрах слежавшихся снежинок, играло на гранях мельчайших ледяных кристаллов, так что больно было глазам. Лошадям приходилось нелегко; Бариан, Фантин и Муха то и дело подталкивали то одну, то другую повозку, и под настроение я помогал им тоже, и они косились на меня сперва с удивлением, а потом и уважительно: играть на сцене я не умею, но силой со мной не мог сравниться даже молодой здоровенный Муха.
— Чем власть отличается от силы?
Я говорил вполголоса: мне не хотелось, чтобы наш разговор слышала едущая в повозке Алана.
Танталь перевела дыхание: путь по снегу давался ей не так легко.
— Власть, — пробормотал я, щурясь от снежного света. — Хозяин имеет власть над служанкой. Чонотакс имеет магическую власть… над нами обоими. Надо полагать, от разбойника, обладающего одной только грубой силой, эта серебряная штука не защитит?
Танталь подозрительно оглядела придорожные кусты, будто ожидая, что в подтверждение моим словам из-за каждой веточки вынырнет по разбойнику.
— Когда твои ребята накинулись на меня со шпагами, — продолжал я рассуждать вполголоса, — у них опять-таки не было власти, одна только сила… Танталь, где сила переходит во власть? А?
Моя собеседница молчала. Я погладил булавку, занявшую прочное место у меня на рукаве.
— Танталь… я понимаю, зачем тебе понадобилось это приключение. Не столько спрятаться от Черно, сколько…
Она так на меня взглянула, что я осёкся. Но долго молчать не стал:
— Сама подумай… Есть ли хоть какой-нибудь смысл, что мы бредём вот так… как комедианты? Мне бы не хотелось, чтобы Алана…
Мы одновременно оглянулись на повозку с плотно прикрытым пологом.
— Это дорога, — сказала Танталь жёстко. — С комедиантами ты едешь или один, в собственной карете… Это зима. В любом случае… Да, вооружённая охрана пришлась бы кстати.
Я хмыкнул. Кто приструнил вчера похотливого молокососа? Кто вернул потерянную булавку? «Вооружённая охрана»?!
— Как ты думаешь… Черно нас выследил? Вчерашняя, например, метель?
— Зимой иногда случаются и метели, — отозвалась Танталь нехотя. — Вот если бы расцвела калина — я удивилась бы…
Мы брели по огромной равнине, заключённой в кольцо горизонта. Небо накрывало нас синим сверкающим колпаком.
Глава 11
Миновала неделя, и догадка моя, испуганная догадка, которой я не решался поделиться даже с Аланой, перешла в полнокровную надежду. Комедианты тихо удивлялись моей беспричинной весёлости; я готов был, кажется, даже выйти на сцену. Что-нибудь такое сплясать или спеть. Или пройтись с морковкой, как это делал Муха, у меня получилось бы не хуже, тем более что за время путешествия я успел запомнить не только Мухину походку, но и все роли Бариана, Фантина и Динки.
Танталь, как ни упрашивал её предводитель, больше на сцену не поднималась. Динка тихо радовалась и старалась вовсю; надо сказать, что и она была неплоха, в особенности в трагедийных ролях. Я до сих пор верил бы, что так работают все лучшие комедиантки, если бы не тот, единственный, выход Танталь…
Не знаю, была ли эта встреча случайна, или Чонотакс Оро приложил к этой случайности свою длинную руку. Мне так и не довелось этого узнать, но однажды вечером, пока во дворе трактира разворачивалось представление, я, благодушный, зашёл в тепло и спросил кувшин вина.
Служанка, подавшая мне выпить, казалась несчастной и измождённой. Уже расплачиваясь, я невольно взглянул ей в лицо и не поверил глазам. Прошло чуть больше полугода; женщина, походившая прежде на тугое яблоко, смахивала теперь на помятый мочёный помидор. Странно, что она не узнала меня сразу же; в какой-то момент я испугался, что и сам трагически изменился за эти полгода, но почти сразу же понял, что бедная женщина попросту не смотрит на лица посетителей. Испуганно опускает глаза.
— Тиса, — позвал я негромко.
Тиса Матрасница содрогнулась. Встретилась со мной глазами; побледнела и закусила губу.
— Несладко? — спросил я одними губами.
Она отвернулась:
— Так и вам… несладко, думаю. Про разбойника-то слыхали… что с ним сделалось. В нужнике, говорят, утонул…
— А мне сказали — в луже, — сказал я разочарованно.
Она всхлипнула; мне потребовалось несколько секунд, чтобы принять решение.
— Тиса… не хнычь. Дело есть.
* * *За время, прошедшее после приговора, она успела перепробовать множество занятий. Репутация доступной женщины сыграла с ней злую шутку — все, к кому она только ни нанималась, будь то лавочник, разносчик или мясник, считали себя вправе попользоваться ею, как своей собственностью; между тем приговор Судьи оставался в силе, и ласки любого мужчины, как и следовало ожидать, причиняли ей страдания. Она не могла удержаться ни на одном месте — каждый новый хозяин вскоре выгонял её, потому что, ополоумев от боли, она вела себя с ним недостаточно нежно. Наконец, она прибилась в трактир у дороги — здесь всем распоряжалась грозная хозяйка, а муж её был подкаблучником, слабым к тому же и по мужской части. Тиса жила в относительном довольстве — если не принимать во внимание жёсткий тюфяк, скудную еду и притеснения трактирщицы; впрочем, больше всего Тиса страдала именно из-за своего вынужденного целомудрия. О чём мне, как товарищу по несчастью, и поведала.
