Андрей Дай - Искра Зла
— Сговорились? — фыркнул принц.
— Мы и прозвище тебе придумали рыцарское, — смутился Паркай. — Чтоб чужими именами не зваться, память предков попирая…
— И как же мне зваться, воевода?
— Победоносный.
— Как? — пуще прежнего удивился Ратомир.
— Победоносный, — теперь уже без особой уверенности в голосе повторил молодой воин. — Не по сердцу чтоль?
На звуки громоподобного смеха сбежалась половина войска. Посмеялись за компанию. Тут же и в путь-дорогу проводили.
Мост меня потряс. Длиной в целую версту и такой широкий, что две повозки легко разъехаться могли. Он был сложен из такого количества камней, что легко хватило бы выстроить вторую твердыню, равную Чудской. Шестнадцать огромных опор, каждая с небольшую крепость в виде голов исполинских баранов, держали каменную дорогу над водой. И на каждой площади, устроенной на опорах, возвышалась пара прекрасных статуй.
В пяти дневных переходах к югу от Камня, в месте, где сливаются стремительная серо-зеленая Шелеска, текущая с Железных гор и Круша — темная задумчивая гостья из Великого леса, на островке возвышаются развалины совершенно древних построек. Старики говорят, даже Спящие не помнили, кто и зачем выстроил из нездешнего белого камня богато украшенные резьбой и статуями храмы. Как, впрочем, не ведали и того, когда и почему оказались разрушены.
Барон Эмберхарт, не тот корыстный старик, что чуть не продал принца эковертову посольству, а другой — правивший городом во времена чудского сражения, привез из Империи мастеров, выдумавших и построивших этот потрясающий мост. Немецкие, игларские да и орейские купцы охотно скинулись серебром ради такого дела. Князь Каменьский же привез для украшения величественной постройки тридцать две каменных фигуры, найденные в тех самых древних развалинах.
Удивительная женщина с хвостом, как у рыбы, и волчица, кормящая двух человеческих малышей, закованный в броню надменный рыцарь в шлеме, сдвинутом на затылок, и кудрявый парень в лаптях и с взвевающемся по ветру плаще на стремительно мчащей лошади, лев с человеческим лицом и приготовившийся к атаке тур. Люди, животные, два удивительных змея, один из которых даже с крыльями, существа, которых просто не может быть…
Мост, как творение человеческих мыслей и рук — был великолепен. Статуи совершенны и неповторимы. Я не подгонял соловушку, лениво шагающую следом за здоровенным боевым конем Ратомира. Честно говоря, доехав до первой же статуи, вообще перестал обращать внимание на дорогу.
Мост как-то неожиданно кончился. Вроде вот только что я плыл между творениями рук гения, и вдруг грубые покрытые мхом камни городской стены, вонь и гомон густонаселенного места.
Узкие улицы с желобом посередине, в котором текли нечистоты. Постоянно куда-то торопящиеся горожане. Целые отряды, полки и армии мчащихся по своим делам людей. Толпы на площадях. Крики и вопли пытающихся друг до друга докричаться. Лошади, кажущиеся лишними в человеческом муравейнике. Лощеные кошки на подоконниках и облезлые бездомные псы, ищущие собачьего счастья под ногами прохожих. Крысы, шныряющие в переулках среди груд отбросов. Отвратительно воняющая пища, продаваемая на любом углу, тут же на этом самом углу приготовленная. Смрад, пыль, алчность и суета. После великолепия молчаливых статуй Эмберхарт казался не более чем выгребной ямой.
Я чихал, меня подташнивало и бесила медлительность, с которой наш караван пробирался по вечно сумеречным улицам. И когда заметил, что наметилась остановка у корчмы на обед, крикнул принцу:
— Подожду вас там, за стенами.
— Осторожнее там, — неслышно сказали губы командира. Я кивнул и продолжил путь, отметив краем глаза, что с десяток наших дружинников и пара повозок, последовали за мной. Видно, не один я считал сомнительным удовольствие отобедать неизвестно чем в городе. Живой огонь и шипящий жир, капающий с тушки только что подстреленного кабанчика, под голубым пологом неба и со стенами из тысяч деревьев не в пример милее моему сердцу.
Угрюмые улицы и переулки не желали отпускать. Сердце тревожно билось. Дома выглядели одинаковыми, встречные пешеходы — на одно лицо. Ветер трусил спускаться в эти каменные овраги, и солнца не было видно. С трудом удалось отодвинуть в сторону мысль, будто я заблудился и придется вечно, пока не упаду от голода и усталости, бродить по мрачным лабиринтам неприветливого поселения. Стоило разбудить Спящих хотя бы для того, чтоб они ужаснулись этому людскому общежитию. И стерли его с зеленого лица мира.
Показавшиеся вдалеке северные ворота вызвали чувство благоговения. Словно они были входом в величественный храм добрых и справедливых Богов. Соловая моя лошадка, почуяв запах живой травы, заторопилась. И хотя дома щитовым строем стояли и за каменной стеной, все-таки дышалось в предместьях гораздо легче. А когда улицы раздвинулись огородами, все чаще у дороги попадались деревья и иссяк раздражающий и шумный людской поток, я был счастлив. У первой же рощи, едва услышав журчание родника, я обессилено рухнул на траву. Чудовищно огромный злой город дался мне труднее пыток в шатре Сократора.
27
Со стороны город выглядел много милее. Словно драгоценная игрушка, сделанная опытной рукой ювелира. Ажурные башенки с крохотными зубчиками, красные, желтые, коричневые крыши домиков, тонкие шпили замка, пятнышки знамен над воротами. Хотелось взять это чудо в руки и повертеть, разглядеть подробности со всех сторон, удивиться и восхититься мастерством рук человеческих. Если бы не желто-серая муть, удушающее зловонное проклятие, куполом накрывающее город, им можно было бы даже любоваться.
Издали. Так, чтобы видеть одновременно и разноцветное пятно Эмберхарта, и серебряную полосу реки, и угрюмую коричневую полоску высокого глинистого дальнего берега, и туманные, голубыми тенями островерхих облаков на горизонте, Нимезийские горы. Едва покинув левый, орейский берег Великой, я уже отчаянно скучал по родной земле.
Впрочем, после доброго, истекающего жиром, хорошо прожаренного куска кабанятины мерзкий привкус городской пыли пропал. Я сидел, привалившись спиной к толстому стволу дерева, походившего на сосну, на краю рощи таких же отблескивающих золотом гигантов. Разглядывал вереницу людей, всадников и повозок стремящихся въехать или выезжающих из ворот. Забавно было наблюдать, как вполне вроде нормального размера люди, лошади и быки постепенно становятся все меньше, пока не превращаются в существа размером с муравья, сливаясь с другими, растворяясь во множестве таких же насекомышей. Или когда происходило обратное действие: серые шевелящиеся безликие точки вдруг обретали конечности, их тела наливались цветом. И вот уже мимо весело катят саженые колеса телег очередного каравана…
