Георгий Эсаул - Моральный патруль. ОбличениеЪ
Нельзя, чтобы белая кожа покрылась загаром – некрасиво, когда местами – загорелое тело, а другими местами – белое и розовое, будто булка на именинах.
Равномерный белый цвет необходим, он придает невесте загадочность, не позволяет собирать грибы шампиньоны с риском для жизни.
Бронечулок спасает и от травинок, и от камушков – в бою часто падаем в колючки или на острые камни, – под бронечулком кожа не загорает — важно!
Со стороны кажется, будто я обнаженная — наночулок не виден, но он спасает, прикрывает, предохраняет, и не ощущается чужими пальцами, пусть даже эти пальцы нажимали на тысячи клавиш.
Потрогайте, мужчина мою правую ягодицу! – девушка приложила руку графа Якова фон Мишеля к своей ягодице, будто кричала во сне. – Чувствуете бронечулок?
— Нет, не чувствую, а ощущаю вашу кожу, словно между ней и моими пальцами нет преграды!
Поразительно! Поучительно и в высшей степени похвально, что вы бережете белизну кожи – так лихорадочный больной бережет фужер с шампанским.
ХИХИ-ХИ-С!
У меня не возникает и тени скверной подозрительности, что вы играете в некую игру, в которой я – бильярдный шар.
— Я натягиваю бронечулок до шеи, закрепляю, и – до следующего купания в безопасности, словно Принцеса на двенадцати стражниках.
В промежности у меня вырез для вентиляции и справления естественных надобностей – не снимать же каждый раз бронечулок по производственной необходимости.
Иногда трогая себя ТАМ после боя и думаю: кто я? с какой великой целью пришла в моральный патруль и в жизнь?
Нет у меня факела невесты в руке, но и меча Фемиды нет.
Тело моё разной упругости в разных местах – так море меняет цвет в разное время суток.
Люблю море, ищу его губы; тогда поцелую море в губы, но не выкатываются на берег морской губы моря, не раскрываются жадно в ожидании завтрашнего веселого, словно клапан в бластере, утра.
Амуниция девушки воина носит двойную функцию, словно пси-функция в математике, где много бородатых академиков, похожих на бурундуков.
Я изучала высшую математику в начальной школе, и без утайки скажу вам: высшая математика – не закапывание гробов.
Униформа должна вызывать восхищение, и в то же время помогать в бою, иначе – смерть от руки злодея.
Вы не представляете, сколько мужчин пытались меня убить; на небе нет столько лучей, сколько моих недоброжелателей, а я служу в моральном патруле всего лишь четыре года – даже дрожу от радости, что скоро замуж, как левретка за черного кобеля.
Вы в удивлении вращаете глазами, мужчина, не верите, что я охмурю любого, даже слепого музыканта-крота?
Охмурю, в мужчинах для меня нет тайн; только надо найти объект охмурения, а поиски – сложнее, чем уважение товарищей по работе и закорючки в конце письма.
Пишут мне со всех концов Вселенной, замуж зовут; даже письма с птицами говорунами присылают – потешные птички: их полагается отправлять с ответом, а я сворачиваю говорунам шеи, поджариваю пичугу в костре в глине – пальчики оближите, хоть себе, хоть лесному медведю, который на пир заглянет.
У птицы говоруна синее мясо с запахом Космоса, – девушка взвесила на левой руке сложное сооружение, отдаленно напоминающее лифчик: — С бронечулком не помогли мне, не знаю – по злому ли року, или от неопытности, будто я вас учу читать, а вы норовите с книжкой прыгнуть в бассейн с серной кислотой.
Бронелифчик натягивайте, или не осталось у вас сострадания к прекрасной воительнице; моя красота – фонарь в тёмной комнате.
Застёжка заедает на бронелифчике, требует рафинированного персикового масла.
— Уф!!! Не заедает застежка; бронелифчик на размер меньше, оттого и ваши… выталкиваются, и вверх вылезают далее сосков, простите за непочтительность к частям вашего эстетически правильного, как рифма, тела.
— Теперь, юбочку, любезный!
— Юбочка, где юбочка? Не вижу, будто мне Музы очи прикрыли нотами.
— Возле ромашки полевой юбочка! Ах, мужчина, если бы ваша неощущаемость, я бы вам не поверила и вытрясла бы из вас золото, пусть даже, растворенное в крови, как благородство.
— Эта полосочка кожи – юбочка? – граф Яков фон Мишель удивился, как не удивлялся с одна тысяча семнадцатого года.
— И трусики! Где мои замечательные трусики с цветочками и кружавчиками?
Вы их украли, присвоили с эстетическими неясными намерениями уединиться и предаваться эфирным мечтам о новой сонате?
— Позволю предположить, сударыня, что, если ваша юбочка подобна носовому платку, то трусики – микроскопические, уместятся в скорлупе греческого ореха.
— ХАХА-ХА! Мужчина! Я вас разыграла, как по нотам!
Воительницы не надевают трусики, потому что нижнее белье сковывает движения в бою; а промедление, когда лазерный заряд летит в бой, подобно топору в спине.
Натяните мне сапоги, сударь, и я о вас забуду, словно вы фонтан без воды.
Через двадцать минут (причесывание, кружение перед походным зеркальцем, лёгкий природный макияж, парфюм) воительница с колчаном за плечами, луком на плече, бластерами на поясе и набором ракет и гранат в кармашках, взмахнула стогом волос, призывно засмеялась, потрепала графа Якова фон Мишеля по левой щеке, будто проверяла на прочность:
— Чичако! Новичок!
— Элен! Я вижу, что ты уже наладила контакт с третьим, вашим командиром, будь он трижды благороден!
Кхе-кхе!
С камня на пригорке поднялся пожилой лейтенант – усы до груди, борода ниже пояса, но форма — щегольская (граф Яков фон Мишель с завистью осматривал дизайнерские туфли лейтенанта – не меньше трех тысяч рублей золотом).
— Лейтенант Рухильо, вы снова подсматривали за мной, озорник? – воительница погрозила лейтенанту пальчиком, будто разговаривала с морской свинкой – добродушно, без тени зла, но и без особого почтения. – Что скажет Антуанета Карлита, жена ваша?
— Карлита не говорит, а бьёт больно, и боль эту называет — укором! — лейтенант вяло надкусил травинку, шёл по проторенному пути разговора – так лошадь бредет по танковой колее. – Подглядывал за тобой!
Зато – бесплатно, как в солдатской бане.
Когда я новобранцем в первый раз вошел в солдатскую баню, то от смущения подпрыгнул, будто по свадьбе гадюк шёл; столько голых мужчин я в нашей деревне даже не представлял; и – позор, гадость, тьфу!
От конфуза я упал в обморок, а, когда очнулся, то обнаружил себя помытым, как в покойницкой.
Так прошло моё боевое крещение; не под танком, а под шайкой.
— Сударь, вы только что признались, взяли на себя ответственность, вину за поругание чести девушки, похожей в невинности на фиалку – я не беру физическое состояние, а душу – невинная душа.
