Татьяна Мудрая - Доброй смерти всем вам…
Подобное стремится к подобному, как жаждущий — к источнику влаги. Вынашивая свою первую почку, таких риторических вопросов я уж не задавала: глаз с первого захода вычленял из толпы моих двойников: в одежде, слегка оттопыренной в необычном месте, и с танцующей походкой начинающего игломана или игломанки.
Но эта женщина двигалась тяжело, как пахотный вол.
— Надеюсь, я не ошиблась адресом? — сказала я, сходя с седла. — Маргарита Даровски.
— Нет-нет, всё в порядке.
— У нас много времени?
— В том, что от меня зависит, — конечно. Я живу одна и, можно сказать, более чем одна. С тех пор, как…
Она внезапно прервала себя:
— Вы ведь не откажетесь выпить со мной домашнего вина? Сама делала закупоривала прошлый год. В этот не тянет: не ко времени. Время давить виноград в жоме и время пить его сок. Хотя на самом деле это яблоки или пшеничные зёрна.
— И то, и другое — знак грехопадения, вы это хотите сказать, Маргарита?
— Можно пользоваться знаками двух разных религий, но исповедовать третью. Я, знаете, склонялась к последнему от самого рождения.
Каждая фраза наша, как нарочно, сплетается с другой ассоциациями, думала я. Будто ткётся паутина, хотим мы обе или не хотим.
Открытая терраса, через которую меня провели, и комната, где усадили в кресло-качалку, были полны того изящества и уюта, которым окружают себя безмятежно одинокие пожилые женщины. Как эта. Курчавые, с проседью, волосы, круглые щёки, симпатично расплывшаяся фигура в льняном платье с вышивкой и даже в доме — кожаные туфли на каблуках.
— По правде говоря, сначала я приняла вас за молодого человека, — сказала Маргарита, раскладывая печенье на блюдце красивым веером и вытягивая из бутылки настоящую пробку.
— Это было бы неверным ходом с нашей стороны? (Нарушением договорённости — безусловно.)
— Не знаю. Больше бы стеснило, пожалуй.
Мы выпили, не чокаясь. Сидр был отменный: не хуже моего родного бретонского и явно из собственного сырья. Потом добавили — и так докончили всю бутылку, заедая градус крошечными облатками из мезги или протёртых ягод. И нынче яблони с иргой и коринкой были все в завязи, хоть и говорят, что в наших прохладных местах все деревья плодят через год.
— А теперь вы готовы рассказать мне, в чём проблема? — спросила я. — В общем, мы в курсе. Но это вроде нашего бонуса, понимаете?
Ей было нелегко собраться с силами, тем более что история не была такой уж заурядной. Некий маньяк и подонок полгода назад единолично взял в заложники огромный «Грейхаунд», в котором она с подругами и мужем одной из них возвращалась с горнолыжного курорта, и отогнал с трассы. Пока готовилась операция то ли по ублаготворению, то ли по освобождению, он измывался надо всеми, расстреливал мужчин и безо всяких пользовался теми женщинами, которые подвернулись под разгорячённый член. Моей клиенткой, похоже, лишь для круглого счёта.
Когда его захватили в плен и отправили пассажиров на реабилитацию, выяснилось, что среди грязных, голодных и наполовину растерзанных женщин одна беременна от негодяя. Маргарита, моя нынешняя заказчица.
Аборты для жертв насилия, собственно, были нормой. Но месяца два назад до здешних краёв дошла так называемая шестьдесят шестая поправка: что по религиозным соображениям такие операции делаются при наличии стандартных медицинских показаний.
— О мою кожу не тушили сигарет. Ни одного значительного вывиха и перелома костей. Почки, печень и прочая требуха в полном порядке. Ни хронического пиелонефрита, ни диабета, ни сердечной недостаточности. Прекрасная спортивная форма. Безупречная психика.
— Ваша или его?
Моя дама рассмеялась с горечью:
— Обоих родителей. Кстати, ему дали пожизненное, что и требовалось доказать: любой гражданин нашего государства имеет право на сей божий дар. А мне категорически запретили избавляться от его выродка. Отец о нём знает, между прочим.
В тоне, каким это было сказано, ненависти не было и грана. Впрочем, как и любви.
— Кажется, родить — было бы если не лучшим, то наиболее приемлемым выходом. Вас ведь не обязали держать младенца при себе, разве нет?
Моя собеседница покачала головой почти с укоризной:
— У вас немало прав, только ни одно из них не заключается в том, чтобы отговаривать клиентов.
Извилистая фраза говорила… о чём? О специфическом образовании, например, юриста или менеджера высшего звена?
— Я констатирую факт. Так вы не хотите отдавать младенца в Дом Ребёнка, даже самый респектабельный. Где не нужно подписывать отказные документы, пока не приищут нового родителя.
— Именно что родителя. Одного. Девушка, вы знаете, что даже насильник имеет право на свою кровь и плоть? Тоже с недавних пор — и тоже по религиозным соображениям.
«Девушка…» Маргарите даже не пришло в голову, что я могу быть гораздо старше. Кстати, она почти не ошиблась. Разница пять лет в мою пользу.
— Дитя, зачатое и выношенное в ненависти. Выкормленное чужими людьми — в любом случае у меня не будет для него ни молока, ни большого здоровья. Разрываемое на части своими генами. И в придачу ко всему — регулярные свидания с признавшим его отцом, который лет через двадцать вполне может быть амнистирован. За безупречное поведение.
— Вас это так пугает? Я не возражаю, — ответила я, — только хочу разобраться кое в чём помимо конкретно взятой темы.
— Собственно, я страшусь иного, — сказала она. — Того, что уже вышло из меня наружу словами, я лишь опасаюсь. Словами этого не выскажешь. Давайте-ка выйдем во двор — раз уж у вас имеется свободное время. Вы ведь по сути лишь палисадник видели.
Свободное время? Время от заказа до заказа. Один дирг на десять тысяч людей, большинство из которых существует в перманентном пространстве скуки. Нет, это заведомо не наши пациенты, их погребла система. Погребла под собой и насадила сверху пышные окультуренные цветы.
Но вот сад нашей Гретхен был диким. Даже не одичавшим, а холящим свою причастность к лесу и лесной поляне.
Рабатки душистой фиолетовой буквицы с удлиненными листьями, покрытыми пухом. Легчайшие облака розовато-лиловой смолки. Резные листья, белые, жёлтые и густо-розовые зонтики валерианы, тысячелистника и пижмы. Гордые своими прозвищами раскидистый лопух и подобный золотому скипетру коровяк. Во влажной тени — опахала гигантских папоротников и метровых палеонтологических хвощей, подушки кукушкина льна и брусники. Сосны и ели, выросшие прямо здесь или взятые из соседнего бора. Гирлянды хмеля, что висячим мостом перекидываются с ветки на ветку. Роскошный, весь в голубовато-сизых гроздьях, можжевеловый куст, терпко благоухающий на солнцепёке. Лабиринт из терновника, полного цветов и ягод, — о том, что в природе не может быть ничего подобного всему этому смешению запахов, оттенков и узоров, я тогда забыла напрочь.
