Надя Яр - Пища ада
— Всё равно. Ты западный единобожник.
И это было всё. Конец. Да, у них и правда долгая память, понял Халлель; удивительно, как они ухитряются с такой отличной памятью жить. Это должно быть нелегко. Эти люди — герои, все вместе и каждый в отдельности.
Внезапно ударил ветер. Крупные капли воды хлестнули пыльную землю и тут же впитались. Стоял ранний сентябрь, и земля тосковала о влаге. Весной короткие, яростные дожди пробуждали затаившуюся жизнь, и скудная пустошь взрывалась буйством цветов. Один из местных мифов гласил, что первые люди проросли из капель крови Неру, упавших в сухую землю во время его битв с архонтами, во тьме в начале времён.
Халлель отвернулся и шёпотом стал молиться.
— Кому ты молишься? — спросил книжник.
— Богу, — сказал Халлель.
— Не надо. Тот, кого ты считаешь Единственным во Вселенной, на самом деле даже не бог. Не привлекай к нам глаза его слуг. Дело и так очень плохо.
— Плохо?! Так дайте мне помочь, пустите меня к ней! — закричал Халлель, теряя самообладание.
На них упала стена тьмы.
— Тебе придётся остаться в автобусе, — сказал книжник. — Не бойся. Это не ураган, автобус не унесёт. Если ты окажешься снаружи, ложись на землю на бок, спиной к ветру. Укутай голову одеждой и лежи. Буря долго не продлится.
Он повернулся и пошёл в убежище.
— Она умирает, — сказал Халлель.
— Есть вещи много хуже смерти.
Дверь из нержавеющей стали скрипнула, закрываясь.
* * *Халлель вцепился руками в кресло. Он чувствовал, как автобус ползёт к стене убежища под грубыми толчками бури. Становилось то светлее, то снова падала ночь. Смотреть в окно Халлель избегал и даже закрыл глаза, но он чуял всем телом, как трясётся автобус, как дрожит и пытается вырваться из креплений каждая его деталь. Это было даже страшнее зрелища бури. Пустыня Гешу протянула руки на север и пыталась смять непрошеного гостя в комок. Явился, называется, в чужой дом со своим ковром… И хозяева хороши. «Есть вещи много хуже смерти…»
— Есть вещи много хуже смерти, — сказал попутчик.
— И Вы туда же? — огрызнулся Халлель и тут же пожалел об этом. Попутчик крякнул.
— Извините. Я Вас, конечно же, понимаю… Простите, лезу со своим рылом…
— Извините, — невпопад сказал Халлель, понял, что невпопад, и истерически засмеялся. — Эта страна меня доконает.
— Если не доконает буря. Хотите курить? — попутчик вынул пачку сигарет.
— Некурильщик.
— Тогда я закурю, — через секунду попутчик уже дымил сигареткой. — Послушайте, Вы расслабьтесь. Конечно, я понимаю — жалко. Жалко девицу, ребёнка… жалко себя. Только знаете — жалко у пчёлки. Это слово неправильно понимают. Так, как оно всё случилось, оно и лучше.
— Она не девица, — сказал Халлель. — Она явно замужем. Лучше… Что Вы этим хотите сказать?
Удивительно, но теперь слова попутчика приносили ему облегчение. Казалось, они снимают с души тяжесть, ставшую невыносимой. Халлель обнаружил, что очень устал. Ему было муторно, душно, как будто буря высасывала из автобуса воздух, а из его тела — силы. Он положил ноги на сиденье, и от этого ещё больше захотелось как следует отдохнуть.
— В последние несколько сотен лет, — рассудительно заговорил попутчик, — у нас на Западе утратили правильный смысл таких слов, как милосердие, жалость, любовь. Возьмём, к примеру, глагол «любить». Он означает прежде всего «относиться к кому-либо милосердно, с нежностью, с состраданием, изо всех сил помогать кому-то, ради кого-то жертвовать собой». Так его понимает современный человек, и когда вера нам говорит, что должно любить людей, он это тоже так понимает. Но это неверно.
Попутчик выпустил из широченного рта колечко дыма. Халлель посмотрел на него с новым интересом — и отвёл взгляд. Смотреть было неприятно и как-то сложно. К тому же он вдруг усомнился в поле этого человека. Скорее всего мужчина, да… Однако высоковатый голос мог быть и мужским, и женским. Шея была повязана оранжевым платком, скрывающим щитовидную железу. На груди и животе бугрились примерно одинаковые складки жира. В общем-то это необязательно был мужчина. Это могла быть и некрасивая мужеподобная женщина…
А ведь он пытается мне помочь, одёрнул себя Халлель. Нехорошо так о нём думать. Или о ней. Это невежливо. Как-то… по-скотски.
— Бывает, — продолжило существо, подняв указательный палец, — что люди предстают перед нами как преступники, убивающие невинных, или, хуже того, как враги Единого Творца. Если принимать всерьёз принцип веры, этих людей тоже следует любить. Но нужно помнить, что слова многозначны, и для каждого случая следует искать подходящее ему значение. Можно ли, скажем, в обычном смысле любить человека, который не разрешает даже молиться за него, который походя ранит тебя и относится к тебе как к чумному?
— Это… трудно, — сказал Халлель.
— Чтобы не сказать «невозможно». Уместно ли милостиво относиться к человеку, который сознательно, убеждённо проявляет злую волю и только глумится над стремлением быть милосердным к нему? Возможно ли быть милосердным с тем, кто жестоко убивает невинных? Или с тем, чья вина ещё больше — с губящим чужие души? Нет, неуместно и невозможно! Против этого восстаёт сердце, совесть и разум. Для такой ситуации есть другое значение слова «любить»: «желать блага кому-либо». А ведь благо для избравшего скверное — это то, что помогает ему оставить скверну!
— Не понимаю, — сказал Халлель. — Объясните.
От усталости он уже плохо соображал, но хотел, чтобы попутчик говорил дальше. Его отвлечённые рассуждения казались далёкими от царящего вокруг безумия. Они убаюкивали, успокаивали. К тому же Халлелю нравились дымовые кольца. Такие забавные, домашние…
— Возьмите эту девицу и её нерождённого ребёнка, — сказал попутчик и выпустил ещё колечко дыма. — Если бы Вы их спасли, разве это действительно было бы для них благом — в той культуре, в которой они живут? Было бы? Или нет?
В стенку ударил порыв ветра. Халлель просто не знал, что сказать. После всего, что случилось, обида и боль мешали ему ответить «было бы». Он страдал от обиды и боли, он запутался в словах.
— Вы молчите, — отметил попутчик. — Вы на них уже насмотрелись и многое поняли, что касается их «культуры» и «веры». Ну смотрите: какой же смысл их спасать, если они и слышать не хотят о Едином Творце? Они же готовы сдохнуть и задушить своих детей, лишь бы не узнать Истину! Так какой смысл спасать ту, что сама избирает погибель? Зачем ей жить, если она и весь её народ выбрали окончательную смерть? Если они не хотят слышать Имени Врача, они могут и без врача обойтись. В конечном счёте им придётся обойтись без вечной жизни.
