Джеймс Блэйлок - Подземный левиафан
Сердце стучало в груди словно молот. Уильям полежал тихо, глубоко дыша. Потом попробовал пошевелить пальцами рук и ног — ему показалось, что он сломал позвоночник, что тот хрустнул, словно сухой сучок. Но все было в порядке.
Когда Эдвард Сент-Ивс оторвал взгляд от книги и взглянул в окно, то увидел Уильяма, своего шурина, проворно бегущего к дому на четвереньках. Эдвард поспешно встал и распахнул окно.
— Уильям! — удивленно воскликнул он. — Откуда ты взялся?
Уильям бешено замахал руками, словно комкая невидимую газету, потом быстро и резко указал пальцем через плечо, страшно выпучил глаза и замотал головой. Через секунду он ворвался в дом через черный ход, весь увитый плющом, в растерзанном пальто, и с размаху упал на кухонный стул. Эдвард закурил трубку.
— Решил погостить дома, да? — спросил он. — Устроил себе что-то вроде каникул?
— Верно.
Уильям внезапно снова бросился к двери черного хода и, резко отдернув на ее маленьком окошке занавеску, выглянул на улицу. Ему только что померещилось в щелке между занавеской и краем оконца: кто-то или, может быть, что-то — огромная медная голова или смеющееся детское лицо величиной с купальный тазик — внимательно смотрело на него из-за забора, выследив по оторванным пуговицам и потерянному ботинку. Однако ничего подобного за забором он не заметил.
Эдвард пыхтел трубкой как паровоз — под облаком вьющегося дымка то и дело загорался красный огонек. Уильям катится по наклонной — это было ясно. И не только по потертому пальто без пуговиц и отсутствующему ботинку. Его шурин был бледен и изможден, спутанные нестриженые волосы над ушами торчали на три дюйма. Кроме того, было и что-то еще — косая, жесткая складка рта, выдающая муки многомесячной конспирации и утаиваний.
Уильяму казалось, что в облезающей кудрявыми чешуйками краске на карнизах тихого соседского дома Пембли, в глубоких тенях под облетающими вязами, протянувшими корявые ветви через забор и роняющими осенние листья на лужайку под порывами полуденного ветра, таится предчувствие катастрофы. Он прислушивался, почти не дыша, разбирая и частью понимая кодовое перекаркивание пары черных ворон на ореховом дереве в конце улицы, которые — он видел это даже на расстоянии — следили за ним, подосланные, может быть, самим доктором Иларио Фростикосом.
Тишина надвигающихся сумерек была полна неизъяснимых грозных предположений, похожих на неотвратимо опускающийся кузнечный пресс.
— Что слышно от Пича? — неожиданно поинтересовался он, повернувшись к Эдварду, который задумчиво глядел на телефон.
— Почти ничего. Получили карточку из Виндермеера, месяц назад. Два месяца.
— И что он пишет?
— Ничего важного.
Уильям оставил занавеску в покое, подошел к буфету, распахнул дверцу и достал бутылку портвейна.
— Сейчас все важно, — изрек он. — На прошлой неделе я тоже получил письмо. Что-то затевается. Я совершенно уверен, что письмо читали — отпарили клапан, а потом заклеили снова библиотечным клеем. Я чую его за версту.
Эдвард кивнул. Юмор в таких случаях мало помогал. Безопасней было молчать. А в клинику он решил пока не звонить. Это он успеет сделать в любое время. Но состояние Уильяма действительно ухудшилось. Однако если он немного побудет дома, хуже от этого не станет.
В этот вечер, вернувшись из школы, Джим Гастингс нашел дома отца и дядю, которые уютно расположились в креслах в гостиной. На кофейном столике и на полу под ним были разбросаны годовые подписки «Сайнтифик америкэн» и «Эволюции амфибий», а на сложенных стопкой перед отцом затертом томике избранной поэзии Блэйка и «Луной Амазонки» в твердом переплете лежал скелет маленькой кисти из приливного прудка. Уильям Гастингс был погружен в глубокие раздумья.
На следующее утро с океана нанесло тумана; он клубился над росистой травой двора, капая с ветвей вязов. Уильям стоял у окна, лениво потирая лоб и размышляя о реках тумана, о подземных реках, о реках, несущих свои воды к центру Земли, к подземным морям, где жизнь проявляет себя быстрыми проблесками темных блестящих плавников и гладких спин зубатых китов. Туман на секунду рассеялся, и Уильям моментально прижался лицом к стеклу.
— Эдвард! — взволнованно воскликнул он.
— В чем дело? — Сент-Ивс торопливо вошел в комнату, вытирая руки кухонным полотенцем.
— Взгляни-ка вот на это.
В течение нескольких мгновений за окном не было видно ничего, кроме молочного марева. Затем туман расступился, и Уильям победно указал на лужайку под развесистым вязом.
— И что ты по этому поводу думаешь?
— Что пес все-таки пробрался в наш сад, — раздраженно заметил Эдвард. — Наверно, я оставил ворота открытыми.
Уильям вихрем вылетел из комнаты. Дверь черного хода хлопнула, потом еще раз, и он вновь ворвался в комнату, на этот раз с глазами круглыми, как блюдца.
— Ворота заперты. Но не в воротах дело, черт возьми. Открытые ворота тут ни при чем. Это как раз то, о чем я тебе говорил.
— Ага, — отозвался Эдвард, начиная опасаться, уж не дошло ли и впрямь до этого.
— Я уверен, что Пембли приложили к этому руку. На всем этом дерьме я вижу отпечатки их подлых пальцев.
— По-моему, — ответил Эдвард, не совсем понявший шурина, — кучка нетронута и имеет первозданный вид. Пембли пока рано обвинять. Честно говоря, мне кажется, что ты ошибаешься.
— Они перебрасывают свою собаку через забор, чтобы она гадила на нашу лужайку, ни более ни менее — вот о чем я говорю. Какие уж тут сомнения. Ты наивен, Эдвард, и ничего не замечаешь. А я много думал и наблюдал. И если хочешь знать, то здесь есть связь. Но мы не должны уступать им в бдительности и коварстве.
— Ага, — ответил дядя Эдвард.
— Для начала мы подстрижем живую изгородь вдоль забора. Понимаешь, если укоротить изгородь на фут, то, спрятавшись вон там, за шторой, я смогу видеть всю их гостиную как на ладони. Они примут меня за торшер. Никто ни о чем не догадается. Я собираюсь раскрыть их мелкие каверзы. Им меня не провести — я их вижу насквозь.
И снова дядя Эдвард не знал, как быть — свести все к шутке или вразумлять шурина. Он давно уже взял себе за правило во всем соглашаться с людьми горячими и рьяными, поскольку они в большинстве своем обычно страдали сумасшествием разной тяжести. Вести открытую дискуссию на равных смысла не было.
— В чем конкретно, — спросил он Уильяма, — ты подозреваешь Пембли? Если они строят каверзы, то делают это ужасно ловко.
— Ловко? — фыркнул Уильям с диким смешком. — Да они мне в подметки не годятся. Я их проучу, помяни мое слово. Ты удивляешь меня, Эдвард.
Сказав так, Уильям, видимо, удовлетворенный своим планом стрижки живой изгороди, повалился в зеленое просторное и очень мягкое кресло и, прихлебывая кофе, задумчиво уставился сквозь решетку камина в его пустые, черные от сажи недра.
