Райдо Витич - О чем молчит лед
— Выходит ранские да русские на округу и остались, — помрачнел Ус.
— Ирусичи и аморане под закат стойбищем встали. Считай через седьмицу от начала перемен из крепищей ушли на подмогу да поиски, да так и остались там.
— Теперь под восход, — поправила его Ма-Гея. — полюса поменялись, теперь, где солнце вставало заходить станет. Да не то худо — в расколе беда. Сколоты-то по все земле почитай раскиданы будут.
— Соберем Ма-Гея, не кручинься, срок дай, — с уверенностью сказала Елень. — Мать — земля рода в обрат позовет.
— Земля иная и род иной. Не вернуть прежнего.
— Корни есть — крона нарастет. Пусть род-иной да кровь едина.
— Вспомнят ли о том извергшиеся? Молодь ведь. Минет век, другой, что от законов Отцов да Матерей им останется?
— Па и Ма-ть — память. В крови она — не вытравить.
— Эхо в горах тоже вроде долго гуляет да миг приходит — стихает.
— Ежели вновь не крикнуть. В этом и пособим. Слово мое такое будет: пока — место наше здесь, но и к пере-месту готовыми надо быть. Посему резы куем, стрелы да луки мастерим, мех берем. Сейды ставим знаковые о местах наших исстарых. Голубу заповедую с Волохом нынешнее лето описать, Знания да Законы предков крепко в умах высечь, мужам меру — храмину поставить, родам рассеянным да братьям погибшим, вам матушки-сеструшки детям нашим пометки сделать крепкие, так чтобы пока жив из рода хоть один, Закон щуров и Знания с ним прибывали, — объявил свое решение Ран.
— Ма-Гея велика, сладится, — согласились мужи.
— Против я погибели зверя лесного.
— То не нами решено, то мокашь напряла.
Ма-Гея задумалась и согласилась:
— Тогда Мокашь и отвечать. Но…
И только тут заметила, что Дуса рядом стоит, внимательно разговор взрослых слушает.
— Ай, что творишь, — головой качнула мать и подала девочке ладью с настоем для хворых. — Напои господарей сходи.
Дуса послушно взяла ладью и пошла наверх. Только скрылась, как Ма-Гея поняла, что сделала и уж ринуться за дочерью хотела да взгляд на недовольную Финну упал и ясно стало — свершился и последний шаг. Поздно что-то вертать.
— Из ладьи невеста жениху испить дает, — прошипела Финна. — Почто Дусе честь такая? Почто ей можно, а мне нет. Али в невесты ее записали? Я старшая мне поперед мужа искать.
— Смотрю, созрела ты, телеса соком налились? Только в голове все одно зелено. На свадебном пиру из ладьи двое благость испивают, и мед заговоренный, а не настой от хворобы, — строгим тоном отрезала мать, но сердце екнуло: пустое говоришь Гея, разница-то что испивать? Что мед, что настойку полыни одну на двоих суженным делить и каким за свадебным столом питье покажется такой и жизнь совместная окажется.
Да только зря эти думки в голову пришли — Дуса зелье для хворых пробовать не станет — то не простое питье, ведает. А значит, и кручиниться рано.
— А ну-ка стол накрой, господарей потчивать пора, — приказала дочери и двинулась в горницу. Встала у входа и, обведя взглядом каждого присутствующего, молвила:
— У меня другое предложение есть. Ежели мы нарушим мир с природой, обречем себя на вымирание. Она не простит нас, но хуже того и мы не простим себя.
— Выхода нет, Великая Мать.
— Выход всегда есть.
Ран внимательно посмотрел на жену и, сообразив, что та задумала, упрямо качнул головой:
— Думать забудь.
— Почему? Это спасение роду.
— Наверняка переход поврежден.
— Возможно, даже скорее всего, но нет ничего что нельзя было бы исправить.
— Мы не побежим…
— Нет. Кто-то останется здесь и будет ждать сыновей и дочерей, встречать люд из других родов. Стоять на страже Закона в этом мире. Но часть… часть уйдет и сможет помогать оставшимся. Сейчас мы отрезаны друг от друга, стоим перед угрозой раскола и вымирания. Этого не должно случиться Ран. Ты Кнеж рода Ра, а я Мать. Я не могу делить детей на своих и чужих, на тех, что рядом со мной и что в пути, вдали от меня. И я знаю, как спасти и тех и других. Пошли к Ма-Ре за советом, уверена, она встанет на мою сторону. Думайте мужи, крепко думайте да не времените. А бить зверя за мех начнете — мор будет. Зверь лесной тоже потери понес и ему тяжко крепче нашего, но он нас не предал, лес от нас не отвернулся, не гоже и нам заветы предков нарушать, вековую дружбу терять. Нет у нас на то прав и повод невелик. Ни на одного человека не напал волк, ни одного не помял бер, а дары леса и кормят нас и лечат в эту годину, как прежде. Все в беде — к чему ее множить и розниться? К чему то приведет? Думайте мужи.
Задумались и женщины и мужчины, переглянулись. Ран тихо молвил:
— Тут крепко сообразить надо. Поглядим. Пару дней терпит.
Ой, матушка, что ж ты задумала, — и восхитилась и встревожилась Дуса. Замерла на ступенях идущих вверх, задумчиво в темно-медовое варево уставилась.
‘До перехода пяток дён пути. В такую погоду и вдвое боле. Кто смельчак, что в заповедное место пойдет? Волох? Матушка? Нельзя им. Одному остаться надобно, но и одному идти не можно — мало ли что в пути случится. Нет, руну заговорную кинуть да заговорить — можно, но супротив буянной погоды ни одно заклятье не сдюжит. То не вчерашние времена, когда и с ветром и с дождем договориться можно было. Сейчас они не в себе — растревожили их, саму Мать Землю забидели, весь Асгарт лихорадит аки недужного. Знать на риск пойдут посыльные смельчаки к переходу’.
Дева зелья хлебнула, поморщилась — горьковато однако. Ан нет, сладко. Фу, ты, о чем она?
‘Если врата разрушены восстанавливать придется и то одному Волоху не по силе. Тут двоих разнополых ведунов надобно, да мужей крепких в подмогу. А матушку тятя не пустит да и нельзя ей — кто знахарить хворых будет, кто крепище прикроет еже ли что, кто за нарядом проследит да вести встретит, своим новости разошлет? Мне надо идти’, — решила, и сердце от страха сжалось. Однако хоть и боязно, а все ж и радостно. На благо рода послужить — не то ли счастье? Вот и сгодится Дуса, матушку не опорочит, род не подведет, все что ведает, чему научена, применит.
И поднялась в светлицу гордая и взволнованная. И идти страшно и, что не пустят боязно, а того боле, что не справится.
В сумятице мыслей меж двух соколов заметалась, на одного на другого: что матушка-то говорила, кому настой варила? И чуть ладью не выронила, встретившись с голубыми хмарыми очами. Рука господаря перехватила посуду, удержала от падения. Парень на девочку уставился, вздохнул:
— Благо тебе славная дочь славной матери. Мне ли светлое питье принесла?
Дуса бы прочь побежала да не по чести то, вот и замерла, не зная, что говорить, что делать. «Помощница»! — закручинилась, а взгляд то к парню, то в обрат. Пригож сокол, ладен и видно чинен да строг. Она же словно бером учена — неуклюжа да дика. Стыд-то! И просипела опоздало:
