Ярослав Вольпов - Третий день зимы
Перевернув страницу, монах вздохнул и задумался. Он вспоминал ту девушку, которая только что дала слово отправиться в Храм. Сегодня был не тот день, когда опасность, живущая среди увитых розами камней, становилась смертельной. Но этот день был уже слишком близок.
Лиа была уверена, что Альфред лгал ей. И она была совершенно права.
Этельред не просто упоминал о своей новой возлюбленной. Он говорил о ней целыми днями. Он упорно молчал лишь об одном — кто она. Впрочем, зная о ней всё, включая оттенок глаз, Альфреду несложно было догадаться. Особенно после того, как Этельред назвал её имя — и с тех пор повторял каждую минуту.
Эверморн…
Альфред, в отличие от брата, не мог похвастаться тем, что знал всех девушек города, но был уверен в том, что ни одна из них не носила подобного имени. "Вечное Утро" — это было слишком смело для того, чтобы какие-нибудь родители назвали так свою дочку. Однако имя вполне подходило для той, матерью которой была вечность, а отцом — по-видимому, дьявол. И от этого знания восторженные рассказы Этельреда о её пленительной красоте и наивном очаровании приобретали в глазах Альфреда совершенно иной оттенок.
Он молил бога, чтобы Этельреда миновала участь всех, кто посмел полюбить Фею Храма. Он не надеялся, что его брат прозреет сам; Этельред и раньше не сдерживал чувств, но теперь страсть к Эверморн поглотила его целиком. И поэтому Альфред готовился к тому, что, когда наступит третий день зимы, он запрёт, свяжет, напоит, оглушит брата, но не выпустит его из дома до рассвета следующего дня. Кто знает; возможно, после того, как этот рубеж будет пройден, Фея снова исчезнет из Храма — и из сердца Этельреда. И тогда они с Лиа снова будут вместе.
Как видно, остатков лжи, запасённой для Лиа, Альфреду вполне хватало.
Звуки шагов Лиа гулко отдавались в тишине Храма. Возможно, в другое время года густые заросли вьющихся роз скрадывали бы любые звуки. Но сейчас цветы почти увяли, и значительная часть лепестков лежала на плитах под стенами. Без своего главного украшения кусты казались пустой сетью, ждущей неосторожного путника. И уже через несколько мгновений после того, как девушка прошла под аркой, покров из зелёного и тускло-алого, оплетающий проход, начал медленно смыкаться.
Но Лиа было не до того. С тех самых пор, как девушка покинула Архивную Башню, она не опускала головы и не смотрела по сторонам. Она не замечала поблекших цветов — хотя многие из её сограждан обходили Храм десятой дорогой, лишь только розы в нём начинали увядать. Она не замедляла шаг до тех пор, пока на неё упала тень колонн перед белой дверью. Здесь розы были белыми, резко выделяясь среди алых, багровых и кровавых тонов, которыми играли стены. Девушка заметила, что рядом с тем местом, где должен быть замок, среди роз словно бы зияет дыра.
— Кем бы ты ни была, — начала Лиа, — чем бы ты ни было! Выйди из своего убежища и предстань перед той, которая не чувствует к тебе ни любви, ни страха! Взгляни в глаза той, кого ты обокрала! Тебе не спрятаться среди своих роз: я оборву их до последней, но найду тебя!
— Не надо рвать розы, — послышался тихий голос, — я уже здесь.
Эти слова раздались не из-за дверей Храма, не оттуда, куда так яростно смотрела Лиа, но среди колонн сбоку. Эта неожиданность пробила первую брешь в её гневной решимости; но ей ещё предстояло увидеть обладательницу голоса. Из тени вышла не огнеглазая фурия, не кровожадное чудовище, а просто девушка. Она была небольшого роста, чуть ниже Лиа; её красота, хоть и легко заметная, была ни в коей мере не хищной и не вызывающей. Среди роз стояла вовсе не соблазнительница и не искусительница. Вначале Лиа увидела всего лишь молодую девушку, во взгляде которой была усталость, словно после долгой дороги. Её было не отличить от простой горожанки, которая сбилась с пути и весь день искала свой дом. И только приглядевшись к её лицу, Лиа поняла, что оно перестало меняться сотни лет назад, навсегда оставшись свежим, но бледным и неподвижным. Её глаза были странного серебристого цвета, к которому примешивался нежный розоватый отблеск, словно на утреннем облаке. Таких глаз не могло быть ни у кого из людей — хотя грусть, живущая в них, была самой что ни есть человеческой.
Несколько секунд девушки молча смотрели одна на другую. Лиа — с ошеломлением, недоверием и растущим удивлением от прозрения; неведомая обитательница Храма — с сочувствием и пониманием.
— Когда я шла сюда, то ещё не знала, что буду делать, — нарушила молчание Лиа, — но твёрдо знала, что избавлю город от проклятия — или погибну. Но теперь я вижу, что мне не с кем бороться. Я не верю, что ты можешь быть виновна в гибели стольких людей: даже я чувствую, что в тебе нет зла.
— Увы, — ответила та, — ты неправа. Или, сказать вернее, ты не совсем права. Моё имя — Эверморн, Вечное Утро, и именно на моей совести смерть каждого из тех, кто осмелился прийти в этот Храм. Пусть они погибли и не от моих рук — это моя вина.
— Я не понимаю, — растерянно покачала головой Лиа.
— Это долгая история, — тяжело вздохнула Эверморн. — Если рассказывать её целиком, обычный человек может устать её слушать. Я же перестала быть человеком давным-давно, но сил во мне почти не осталось — потому, что я была одной из тех, кто писал эту историю. В ней не говорится о Великом Зле — лишь о его части; но та была достаточно сильна, чтобы не знать отпора со стороны людей. Не говорится и о Великом Добре — но о той его доле, которой хватило, чтобы остановить врага. Однако всё это уже не имеет значения. Важно лишь то, что зло, принявшее женский облик, было заключено в этом храме, и розы стали печатями на дверях. Сила той, что томится внутри, стала источником жизни цветов. Но волхвы, которые накладывали заклинание, были слишком могучими, чтобы сделать его таким простым. Кроме пленницы, в пределах храма осталась ещё одна девушка, ставшая хранительницей дверей. Главные печати, белые розы, питались именно её силой — и, в свою очередь, делились с ней своей. Так девушка и розовый куст обрели бессмертие — одно на двоих. Эта девушка — я; вот уже много веков я несу свою стражу, и нет никого, кто сменил бы меня.
— Твоя должность тяжела, — проговорила Лиа, — но почётна. Ты бережёшь город от зла, одна стоишь у него на пути; многие позавидовали бы тебе.
— Нет, — печально сказала Эверморн. — Никто бы не позавидовал. Мой мир свёлся к этим стенам; я привязана к Храму шипастыми лозами; и за всё я не получаю никакой награды. Ни один человек не согласился бы взять на себя подобную ношу; я же в своё время вызвалась добровольно. Есть кое-что, от чего моё бремя становится легче — и одновременно стократ тяжелее. Для всех та, что заключена в Храме — чудовище, убийца; но мне она — родная сестра, которую я когда-то любила. Я всё ещё помню время, когда она была маленькой весёлой девочкой; теперь же она — Невермор, Пустая Вечность.
