Лорел Гамильтон - Глоток Мрака
— Не твоя то вина, Мерри. Вся вина на дрянном короле.
Я покачала головой, почти сев на кровати — со всеми прикрепленными ко мне трубками и проводами.
— Ба, прошу, пообещай мне, что не наделаешь глупостей. Ты мне нужна будешь — как я без тебя с детьми управлюсь?
Со смягчившимся лицом она потрепала меня по руке.
— Двойняшки, значит, как и у меня?
— Говорят, близнецы рождаются через поколение. Похоже, правда, — сказала я. Открылась дверь, снова вошли врач и медсестра.
— Я же просила вас, господа телохранители, не волновать принцессу, — со всей строгостью сказала доктор Мэйсон.
— Ох, это я виновата, — сказала Ба. — Прошу прощения, доктор, но я ее бабушка и расстроена немного тем, что случилось.
Доктор, должно быть, уже встречалась с Ба, потому что не стала на нее коситься украдкой, как обычно делают люди. Просто поглядела укоризненно и погрозила пальцем:
— Неважно, кто виноват. Если показатели мониторов не перестанут из-за вас скакать во все стороны, всем вам придется уйти.
— Мы уже объяснили, доктор, — вмешался Дойль. — Принцесса постоянно должна быть под охраной.
— За дверью дежурит полицейский и ваши люди тоже.
— Ей нельзя оставаться одной. — Это уже Рис.
— Вы считаете, что сейчас ее высочеству реально что-то угрожает? Здесь, в больнице?
— Конечно, — ответил Рис.
— Да, — хором заявили Дойл и Шолто.
— Могущественный властитель, который изнасиловал свою племянницу, имея любую магию к своим услугам, может сделать что угодно, — сказала Ба.
Доктор смутилась.
— Пока у нас нет образца ДНК его величества для сравнения, мы не можем быть уверены, что это его… — она замялась.
— Сперма, — договорила я за нее.
Она кивнула и опять стиснула стетоскоп:
— Верно. Что мы обнаружили именно его сперму. Мы убедились, что два образца принадлежат мистеру Рису и пропавшему телохранителю Холоду, но пока не можем определить еще двоих доноров.
— Еще двоих? — переспросила Ба.
— Долго рассказывать, — сказала я. Потом до меня дошло: — А где вы взяли ДНК Холода?
— Капитан Дойль дал мне прядь его волос.
Поверх плеча Ба я посмотрела на Дойля.
— Как это у тебя с собой оказалась его прядь?
— Я рассказал тебе наш сон, Мередит.
— И что?
— Мы обменялись прядями волос, чтобы отдать их тебе на память. Он взял мою и отдал бы тебе, если бы избранным оказался я. Небольшую часть его локона я отдал доктору для сравнения.
— Но где ты ее прятал, Дойль? У собак нет карманов.
— Отдал другому стражу на время. Тому, кто не ходил с нами к Золотому двору.
Из одной этой фразы было ясно, что он рассматривал возможность не вернуться. Мне от этого легче не стало. Да, мы все оттуда выбрались, но глубоко во мне угнездился страх. Страх потери.
— Кому же ты доверил такую ценность? — спросила я.
— Те, кому я доверяю больше всех, находятся в этой комнате, — сказал он мрачным голосом — под стать цвету своей кожи. Таким голосом говорила бы ночь, стань она мужчиной.
— Но из твоих слов я заключила, что ты рассматривал возможность неудачи, не только успеха. И потому ты отдал прядь волос тому, кого ты не брал с собой к Золотому двору.
Дойль шагнул к изножью кровати, но не очень близко к Ба. Дойль хорошо понимал, что после столетий, проведенных в роли убийцы на службе королевы, Королевского Мрака, немало придворных рядом с ним чувствуют себя не в своей тарелке. Мне понравилось, что он подумал о чувствах Ба, и он правильно сделал, что послал за ней Галена. Даже не знаю, нашелся бы среди моих стражей другой, кому бы она поверила. Слишком долго они представлялись нам скорее врагами.
Я вглядывалась в темное лицо, хотя знала, что ничем мне это не поможет. Поначалу он позволял себе проявлять чувства в моем присутствии, но когда я научилась читать у него по лицу, он стал куда строже. Я знала, что если он того не захочет, я от разглядывания его лица не получу ничего, кроме эстетического удовольствия.
— Кому? — прямо спросила я.
— Я отдал оба локона Китто.
Я уставилась на него, даже не пытаясь скрыть изумление. Китто — единственный мужчина в моем окружении, кто еще ниже ростом, чем Ба. Четыре фута ровно, на одиннадцать дюймов ниже нее. Но кожа у него лунно-белая, как у меня, а тело — идеальная уменьшенная копия стража-сидхе, если не считать дорожки радужных чешуек вдоль позвоночника, маленьких втяжных клыков во рту и громадных глаз без белков — с вертикальным зрачком посреди синего моря радужки. Все это оставил ему в наследство папа-змеегоблин. А черные локоны, белая кожа и магия, пробудившаяся однажды в постели со мной — наследие со стороны матери. Но Китто не знал ни одного из своих родителей. Мать-сидхе бросила его умирать перед гоблинским холмом. Он спасся только потому, что новорожденного и на хороший перекус не хватит, по мнению гоблинов, ценивших плоть сидхе в кулинарном смысле. Китто отдали гоблинской женщине на выкорм — будто поросенка, которого откармливают к сочельнику. Но женщина его… полюбила. Достаточно сильно, чтобы оставить его в живых и обращаться с ним как с гоблином, не как с убойной скотиной.
Прочие мои стражи не приняли Китто как равного себе. Он был откровенно слабее их, и хотя по настоянию Дойля занимался на тренажерах наравне с другими, так что под белой кожей понемногу нарастали мускулы, Китто никогда не станет настоящим воином.
Дойль ответил на написанный у меня на лице вопрос:
— Все, кому я доверяю больше, чем ему, пошли в холм Благих вместе со мной. А из оставшихся кто лучше него поймет, что значат два этих локона для тебя, моя принцесса? Кто кроме того, кто был с нами с самого начала наших приключений? А такой еще только Никка, а он пусть и лучше владеет мечом, чем Китто, но воля у него не сильней. К тому же Никка вскоре станет отцом, я не хочу вовлекать его в нашу драку.
— Это и его драка, — заметил Рис.
— Нет, — возразил Дойль.
— Если мы проиграем и Мерри не получит трон, наши враги убьют и его, и его нареченную, Бидди.
— Никто не посмеет тронуть женщину-сидхе с ребенком под сердцем, — возмутилась бабушка.
— Боюсь, что кое-кто из наших врагов посмеет, — сказал Рис.
— Согласен с Рисом, — кивнул Гален. — Кел предпочтет уничтожить страну фейри, чем потерять шанс наследовать трон.
Ба тронула его за руку:
— Ты стал циничным, мальчуган.
Гален ей улыбнулся, но в зеленых глазах осталась настороженность и едва ли не страдание:
— Поумнел.
Она повернулась ко мне.
— Представить страшно, что благородный сидхе так переполнен ненавистью. Пусть даже это он.
