Вера Семенова - Чаша и Крест
— Я летописец, — сказал я — И я записываю все истории, с которыми мне приходится сталкиваться. Когда мы подобрали вас на дороге, мне показалось, что это еще одна история, достойная записи в книги Ордена.
Найденный нами долго молчал, откинувшись в подушки. В какой-то момент я даже подумал, что он потерял сознание или заснул.
— Эта история не покажется вам интересной, — сказал он наконец, разлепляя губы. — Просто печальной. Но таких историй последнее время происходит немало.
— Я пишу обо всех историях. Интересные они или нет — пусть судят те, кто будет читать потом.
— Хорошо, — сказал он наконец, явно собравшись с силами и не глядя в сторону Бэрда, дергающего меня за плащ. — Я расскажу вам такую историю. Жил на свете один первый министр…
— Морган? — быстро спросил я, наклоняясь вперед.
— У первых министров бывают разные имена… Может быть, ему подошло бы и это. Однажды ему приглянулась одна девушка. Она была дочерью знатного вельможи, одного из первых в Круахане. И чтобы взять ее себе, он обвинил ее отца в интригах против власти и казнил на городской площади.
Бэрд за моей спиной тихо выругался на орденском языке.
— Но ей удалось бежать, и она вернулась в Круахан только через несколько лет. Тогда первый министр снова увидел ее, и захотел еще больше. А она выбрала себе другого, простого круаханского дворянина, и он вместо того, чтобы с поклоном отвести ее на ложе первого министра, решил сам жениться на ней.
— И что было потом? — спросил я, уже не особенно надеясь на продолжение.
Найденный уже не усмехнулся, а оскалился.
— Окончаниями таких историй набиты камеры Рудрайга, — сказал он хрипло. — Вы можете вытащить оттуда еще пару дюжин таких же интересных рассказчиков. Правда, черная язва положила конец многим из нас. И я не думаю, чтобы все они были достойны быть занесенными в орденские летописи.
— Все — нет, — сказал я твердо. — Но если они пересекаются с историей Ордена — то да. Бэрд, тебе не кажется, что твоя лошадь отвязалась?
Мой помощник молча поднялся и вышел, смерив меня по дороге самым презрительным из возможных взглядов, но я, по счастью, сидел к нему спиной.
— Все-таки вы знаете орденский язык, — сказал я, наклоняясь ближе к его изголовью. — Пусть даже одну фразу, но это язык НЕ нашего Ордена. Откуда вы его узнали?
Человек без имени снова приподнял в оскале уголки губ.
— Пусть это вас не беспокоит. Я узнал эти слова… от одной женщины, и я надеюсь, что она уже мертва.
— Надеетесь?
— Я надеюсь, что судьба была благосклонна к ней и позволила умереть побыстрее.
Некоторое время я опять сидел молча, не спуская глаз с его лица. Он лежал, закрыв глаза, видимо, боролся с болью и лихорадкой, еще не вытесненной до конца нашими стараниями.
— Что бы вы хотели делать дальше? — спросил я неожиданно.
— А что бы вы захотели сделать со мной? Учитывая то, — и на его лицо вернулась прежняя светло-ироническая улыбка, — что я каким-то образом знаю язык чужого Ордена? Впрочем, никогда не поздно выдать меня обратно Моргану.
— Сожалею, — отчеканил я, находя своеобразное удовольствие в возможности подстроиться под его слегка издевательскую интонацию, — но вряд ли это возможно. Его светлость два года находится при смерти.
Вспоминая потом наш разговор, я который раз поражался тому, что веки его почти не дрогнули, а выражение лица стало только более отрешенным.
— В самом деле? — протянул он. — Что же с ним приключилось?
— Говорят разное, — внезапно я испытал пьянящую радость, наклоняясь к его изголовью и медленно выговаривая слова. — Ходят слухи, что он упал в карете с обрыва и с тех пор с ним что-то такое сделалось. Рассказывают, что он превращается… или превратился…
— В кого?
— Говорят, что в лошадь, — недоуменно произнес я, сам чувствуя неловкость от нелепости этих сплетен.
Незнакомец снова откинулся в подушки, и его губы медленно искривились.
— Жаль, — сказал он просто.
"Хорошо, что я не Морган", — подумал я.
— Сьер Адальстейн, — неожиданно произнес найденный нами. — Если мне будет позволено, и я не нарушу ваших планов… я хотел бы немного поспать.
— Я сейчас уйду, — сказал я, поднимаясь. И вдруг, словно какая-то сила толкнула меня вперед, я снова совсем близко наклонился к его изголовью. — И запомните, во имя всего святого, если хотите, чтобы мы все остались в живых, как произносить те единственные орденские слова, которые вы знаете.
И снова улыбка тронула эти губы.
— Я постараюсь запомнить.
— Лугн эдре.
— Лугн эдре, — согласился он, и уже соскальзывая в сон, прошептал: — но первый вариант был красивее…
Еще неделя прошла почти без изменений. Бэрд по-прежнему ревностно ухаживал за найденным, позволяя мне сменить его только к утру. И снова я сидел над изголовьем спящего и бормотал орденские хроники, чтобы не заснуть. Нельзя сказать, что я очень расстраивался, поскольку совсем не тянулся к тесному общению. Более того, страх, тревога и абсолютное отсутствие понимания того, что делать дальше, до такой степени меня терзали, что я в любом случае был бы плохим собеседником.
Зато Бэрд подолгу разговаривал с незнакомцем — а я по-прежнему не знал его имени. Очень часто, входя в комнату, я заставал их беседующими, причем при моем появлении один сразу замолкал, а другой прикидывался спящим.
Однажды вечером, когда мы с Бэрдом коротали время на крыльце с трубками и кружкой подогретого вина, я не преминул сказать ему об этом.
— Похоже, вы с ним стали закадычными друзьями, — заметил я, кивнув головой в сторону комнаты.
Бэрд внимательно поглядел на меня поверх плавающих клубов дыма и вполне серьезно ответил:
— Не знаю, смог ли бы я держаться так, если бы оказался на его месте.
— Послушайте, Бэрд, — сказал я задумчиво, — вы ведь раньше были как минимум младшим магистром.
— Старшим, — невозмутимо сказал Бэрд, покусывая черенок трубки.
— Тогда почему вы… вас лишили ранга?
— Я от него отказался сам.
Я мог только покачать головой, потрясенно глядя на него. Я и раньше подозревал, что за невозмутимым лицом и вечно сощуренными глазами моего помощника скрывается гораздо больше, чем хорошее знание дорог и круаханских обычаев, но не мог предположить, до какой степени.
— Когда-то меня поставили перед выбором, — медленно сказал Бэрд, сделав большой глоток из своей кружки, — или вмешаться в то, что мне показалось большой несправедливостью, или не нарушать устав Ордена.
Я затаил дыхание.
— И что же вы сделали?
