Лана Тихомирова - Ноль
Я посмотрела на доктора, он потирал укушенное плечо и сдела знак "на выход!".
— Укусила, курва, — беззлобно сказал он, закрывая дверь, — ведь поняла, что надо кусать туда, где нет одежды. Зараза. Больно.
— Крови нет.
— Зато синяк будет.
— Скажете, что у вас очень страстная любовница.
— Ну, да. Кому? Тебе? Остальные и так знают за ее оральную агрессию.
Я пожала плечами, вам доктор в любом случае виднее, что с этим делать.
— Пойдем дальше, да и закончим на этом? И так уже полтора часа мотаемся?
— А за что она вас прошлюй раз чуть не убила?
— За то же самое. Я решил убрать картину от окна. Она болезненно реагирует на свет, я не учел этого. Зовут ее Аглая Агнесс ван Хутен.
— Ван Хутен что-то знакомое.
— Теория альтернативной педологии. Аглая Агнесс ван Хутен — кандидат педагогических наук, талантлавый педагог, подававший большие надежды. Ты сейчас видела пример, как может отложить профессия отпечаток на человека.
— Я этого с Пенелопой насмотрелась, — некстати вспомнила я.
Ван Чех резко замолчал и замедлил шаг.
Мы проходили мимо ее палаты.
— Там есть кто-то?
— Я там, — мрачно ответил ван Чех.
— Чего?
— Чего слышала. Если когда-нибудь я сойду с ума, то поселят меня здесь.
Я остолбенела и смотрела на удаляющегося ван Чеха.
— Что встала? Корнями еще не вросла? Шевели конечностями, шевели давай, — грубо развернулся ван Чех. — Никто не застрахован от сумасшествия, никто, — тихо пояснил он, — и лучше я сейчас забронирую себе это место, чем потом буду жить непонятно, где.
— А разве так можно?
— Ну, я же сделал. Мне можно.
— А вы не боитесь сумасшествия?
— Нет. Я всю жизнь этим занимаюсь, зачем мне этого бояться. Что есть норма?
— Нечто усредненное.
— Ну да, ну да, — ван Чех потрепал меня по голове своей большой ручищей, — Мы собственно пришли, усредненная ты моя.
За дверью скрывался нормальный беспорядок, который устраивает в жилище любое лицо мужского пола. Раздражал только носок на люстре.
— Ну-с, голубчик, как чувствуем себя? — разыгрывал классического психиатра ван Чех.
— Спасибо ничего.
Под банальным бухгалтером я готова была увидеть расслабленного брюзгливого дядьку с дряблыми щеками и какими-нибудь нарушениями прикуса — такими видятся мне все бухгалтеры мужского пола. Этот был приятен лицом: нос горбинкой, карие небольшие, но выразительные глаза, пухлые губы, среднеазиатские скулы, широкое, почти круглое лицо. Он был молод, слегка полноват, от сидячей жизни и работы. Глаза лукавые с искоркой рассматривали меня из-за очков.
— Кто это, доктор? — спросил он, приятным высоковатым голосом.
— Это моя практикантка — Брижит Краус дер Сольц, она будет вас наблюдать.
— О, это прекрасно, — он подскочил ко мне и быстро поцеловал ручку, чтобы я не успела противостоять.
— Больше никогда так не делай, — потирала я обслюнявленную конечность.
— Пардон, — ломался он, — Доктор рассказал вам с кем вы имеете честь общаться?
— Нет, не совсем, — я бросила взгляд на ван Чеха, он делал вид, что абсолютно ни при чем и вообще в палату зашел спросить: "Который час?".
— Ах, доктор, доктор, — покачал головой бухгалтер и разочарованно посмотрел на ван Чеха, — я — лаурет Пулитцеровской премии, лауреат Нобелевской премии по литературе, Нобелевской премии мира, так же я удостоен звания "гражданин мира" за роман "N0", который написал два года назад.
— Как вас зовут?
— Серцет Паскаль дер Гертхе, — горделиво представился он.
— Я не помню лауреата стаким именем, хотя и невнимательно слежу за премиями.
— Правильно! — Серцет пришел в неистовство и начал размахивать руками. — Они дали мне ее тайно, потому что роман слишком много объясняет.
— Я хотела бы его почитать.
Бухгалтер посерел и сел за стол.
— Рукопись сгорела.
— Но вы же отправляли ее во все организации.
— Они ее сожгли! Они все жгли мои рукописи после прочтения. Чушь, что рукописи не горят! Горят и еще как! Так вот, я их понимаю. Они узнали то, что никто знать не может и не должен, а я знал и написал. А теперь не могу воспроизвести. Бумага… она пугает меня! Но он тут, в моей голове и жжет, ужасно жжет мой мозг. Найти бы средство, перетащить его на бумагу и все было бы прекрасно!
Ван Чех в углу хмыкнул.
— Какие головные боли он мне приносит! — жаловался дер Гертхе.
— Вам принести таблеток, я позову медсестру, — предложил ван Чех.
— Да, я был бы благодарен вам. Я чувствую скоро голова разболится снова.
— Я вызову медсестру и скажу, чтобы она дала вам препарат, — ван Чех отозвал меня из палаты вон. Мы тепло распрощались с дер Гертхе.
— Вот такой фрукт, — сказал мне ван Чех.
— Он не кажется мне таким уж банальным.
— А на тебя западают литераторы, — хмыкнул ван Чех.
— Знаю, — отозвалась я.
— Звони своему благоверному и дуй на свежий воздух. Вон отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели до завтра. А завтра не опаздывай — я буду скучать!
Глава 4
— Как день? — Виктор ждал меня у ворот клиники, он о чем-то задумчиво курил.
— Неплохо. Меня два раза напали. Ван Чех чуть не выбросился из окна. А один литератор обслюнявил руку.
— Занятно. Чем довела милейшего доктора.
— Это не я. Там одна мадам жаждит отведать котлеток из него, и ждет пока он сам выбросится.
— Жуть какая.
— А как ты думаешь с вами психами?.. Все не просто.
Мы пошли в сторону парка.
— А что за литератор? — подозрительно спросил Виктор.
— Лауреат Пулитцеровской премии за роман "N0".
— За роман? Но ее же дают только журналистам.
Я выразительно посмотрела на Виктора. Он шелнул себя по лбу.
— Вот-вот.
— И что за роман?
— Нам не суждено его прочесть. Милейший утверждает, что его сожгла комиссия, после чего присудила премию. Там еще была нобелевская премия по литературе и премия мира, тоже Нобелевская. Много чего.
— В Голландии тоже сожгли роман?
— Естественно.
— А повторить он, конечно, не может.
— Он боится писать на бумаге. Фобия такая у человека. Жалуется, что роман о том, чего знать не положено, и бумага его пугает, чтобы он не воспроизвел его снова.
— Тяжелый случай. Дайте ему компьютер или ноутбук. Формально там нет бумаги и бояться нечего.
Я посмотрела на Виктора и даже замедлила шаг.
— А это может быть и выход! Ты — гений, Виктор, — я чмокнула его в щечку.
— Я просто скромный бывший псих.
Я хмыкнула.
— Ван Чех говорит, ты много потерял с того момента, как стал нормальным.
