Питер Бигл - Соната единорогов
Пустые улицы под оранжевым месяцем, лишь две-три машины слышны в нескольких кварталах отсюда, их бухающие стерео отдаются эхом между домов. Странно, они не приглушают музыку, даже когда подъезжают достаточно близко, чтобы водители смогли оглядеть ее, выкрикнуть какую-нибудь гадость и унестись прочь. Джой не обращала на них внимания, но лишь ускоряла бег, поворачивая вправо или влево — в зависимости от того, насколько близкой казалась музыка на той или иной улице. Музыка больше не прерывалась, но наплывала и оттекала с таким непостоянством, что Джой приходилось до крайности напрягать внимание в попытках понять, откуда она изливается. По этой-то причине Джой так и не смогла точно определить, где впервые пересекла Границу.
Там, на другой стороне, разгоралась утренняя заря. Заря, между одним шагом и другим.
Джой замерла, подняв и не успев опустить ногу. Очень медленно Джой опустила ее — не на асфальт, на прохладный по весеннему утру папоротник. Долгое время Джой глядела на нее, на утонувшую в траве ногу, потом задрала голову, чтобы взглянуть на небо, не похожее ни на что, когда-либо ею виденное. Такое небо могло бы простираться над другой планетой — не из-за цвета его и ряби абрикосовых облаков, но потому, что воздух был так прозрачен, что все казалось более ярким и близким, чем на самом деле. В ошеломлении своем Джой подумала, что могла бы сорвать с неба восходящее солнце и съесть его на завтрак.
Знакомые улицы пригорода исчезли. Она стояла на пологом склоне, в окружении высоких расходящихся по трем направлениям синих деревьев. Деревья смахивали, насколько Джой вообще могла сказать что-нибудь о деревьях, на дубы, только листья их отливали синевой, даже более глубокой, чем у неба, цветом вдруг вспомнившихся глаз Индиго. С одной стороны она различила за деревьями холмы — повыше, чем ее, с другой — проблески солнца на воде, а в третью тянулся яркий луговой простор, нежный от диких цветов. Что бы ни значило в этих краях слово «дикие». Домов-то здесь нет, дорог и людей тоже. Тут, может, все дикое.
Музыка, вот что мешало Джой испугаться. Теперь музыка была повсюду, явственно близкая, и все-таки, определить источник ее было невозможно. Музыка то вскипала, то стихала, она источалась, как голос ручья, из камней, радостная, безответственная, казалось; щебетала в траве и на земле, подобная свиресту насекомых, дождем осыпалась на Джой. Забыв обо всем, кроме музыки, — потом разберемся, — Джой пометалась из стороны в сторону, несколько раз промазав с направлением, и решила двинуться к открытому лугу, подальше от деревьев. Там я расслышу ее лучше, определю курс. Найду ее. Она хочет, чтобы я ее нашла.
Джой уже далеко углубилась в луг, следуя за музыкой по аквамариновой, высотой в ее голень траве, останавливаясь, чтобы разглядеть цветы с длинными оранжевыми языками, и блестящие, цвета черного дерева бутонами, когда музыка вдруг прервалась. Удар был ощутимым почти физически: Джой завертелась, бестолково озираясь по сторонам. Тяжкая, прохладная, как змея, тень легла ей на шею.
Казалось, и сам широкий луг потемнел, сжался, отшатываясь от нее во всех направлениях, оставив ее опасно выставленной напоказ чему-то, чего она не могла понять. Тень пронеслась слишком быстро, слишком высоко над нею, чтобы Джой смогла различить хоть что-то, помимо того, что тень состояла из множества маленьких летучих существ — но это не птицы, не птицы, — и что они перекликались на лету, издавая тоненькие, холодные, щелкающие звуки. Развернувшись, Джой побежала к деревьям.
Развернулась и тень, почти мгновенно; Джой, не оглядывалась, кожей ощутила темный вихрь. О Господи, мне не стоило шевелиться, они заметили меня. Мягкая трава цеплялась за кроссовки, оранжево-черные цветы впивались в ноги, в лодыжки, а холодный стрекот за спиной приближался, синие же деревья оставались по-прежнему далеки. Голову Джой заполнили страшные звуки. Она спотыкалась на каждом шагу, отчаянно семеня, чтобы не упасть; воздух врывался в горло, точно глотаемый огонь. Джой чувствовала, что тень пикирует, целя ей в сердце.
Одним последним, кренящимся прыжком она нырнула в другую тень, приютную, сладко пахнущую и упала ничком. Вмиг она поднялась, проковыляла еще несколько ярдов и снова упала. И все равно цеплялась за корни деревьев, подтягивая себя к ним, и тут услышала голос, прошептавший ей прямо в ухо: «Спокойно, дочурка. Очень и очень спокойно».
На миг Джой показалось, что это звук, преследовавший ее, преобразился в слова, похоже, последние, какие ей пришлось услышать в жизни. Однако голос сказал: «Деревья, думаю, их остановят», — и она поняла, что в голосе нет ни алчного стрекота, ни цепенящего пыла. Голос, чуть хрипловатый, продолжил: «Деревьев они не любят», а когда она попыталась поднять голову: «Лежи! И спокойно!».
Джой послушно застыла, хоть в глаза ей набилась грязь и какой-то корень больно воткнулся в бок. Тень медленно удалялась, Джой это чувствовала, хоть и слышала сердитый стрекот, разливающийся над нею, подобно зарнице. Она пошевелила прижатой телом рукой, и голос не остановил ее, и тогда Джой осмелилась глянуть туда, откуда он исходил. Сначала она не увидела ничего, хоть и ощутила теплый, едковатый запах, нелепо знакомый, как в школьной душевой после уборки. Потом увидела его.
Он был на голову ниже нее и до того походил на картинки, которые Джой видела в книгах по мифологии, что ей пришлось придушить в себе смех, внезапный, как чихание. Он кривовато улыбался, выставляя из обросших густым волосом губ квадратные зубы, все в пятнах от ягодного сока. Буроватое, треугольное лицо его было человеческим, если не считать заостренных ушей — заостренных по-настоящему, куда сильнее, чем у Индиго, — но зрачки в желтых козлиных глазах располагались горизонтально. И ноги были козлиными, с раздвоенными копытцами, как их и изображают в книгах, а там, где у человека полагается быть коленям, круто прогибались назад скакательные суставы. И был он гол — грудь, живот и ноги покрывали жесткие, темные волосы, прямые, все в грязных колтунах; на голове же волосы лежали такими плотными завитками, что почти прикрывали короткие рожки. Пока Джой таращилась на него, он широко улыбался.
— Меня зовут Ко, — сообщил он. — Можешь любоваться мною без всякого смущения.
Он разгладил бороду корявыми пальцами со сломанными ногтями и добавил:
— В молодости я был покрасивее, но мне не хватало зрелой опытности, какой я обладаю теперь.
Джой наконец нашла слова, хоть они и прозвучали, как затрудненное карканье.
— Я знаю, кто ты, видела на картинке. Ты фавн или как там — сатир, вот как. Самый настоящий сатир.
