Антон Карелин - Книга Холмов
Короли и князья не посягают на независимость Мэннивея, потому что завоевать этот край — раз плюнуть. А вот управлять им, надзирать за пленниками древних Холмов задача не просто болезненно-неприятная, а дьявольски тяжелая. Лучше пусть за нее продолжают отвечать Кланы, которым нечего терять. Пусть их выкормыши и выплевки всех мастей патрулируют древнюю землю, пропадают в дебрях лесов или гибнут, защищая человечество от тварей, лезущих из-под Холмов. Пусть плохо организованные смотрители пытаются по уцелевшим обрывкам разобраться, что за владыка спрятан в той или этой тюрьме, и прикидывают, что сделать, чтобы не дать ему пробудиться.
И пускай работает одно из немногого по-настоящему достойного, что создали Кланы: мобильные наемничьи группы, закаленные десятками трудновыполнимых заданий и сотнями разнообразных боев. Ханты.
Как, например, ханта «Лисы».
Семидесятый холм окружала тесная чаща; в просветы между стволами едва протиснешься, а некоторые и вовсе уродливо, буйно срослись. Гротескные формы вздувшейся коры, будто и здесь в плену томятся какие-то фантастические монстры, а путник, может лишь гадать по безумию изгибов, какие. Редкие прорехи в этой нерукотворной стене прикрыли заплатки из пышно разросшихся кустов.
Такие рощи густятся темно-зелеными кольцами вокруг большинства Холмов. И, конечно, неспроста. Как-то раз бабка-толоконщица Мирв, заглушив грохочущие жернова и снимая с чана чугунную крышку, с охотой объяснила лисам, почему:
— Не люд эту защить сробил. Эт голмы сами зачищаются, от людев! Шоб глупы да вяселы, гуляны разны, к тварям-низвергам не совалися. А то ведь гуль-гуля шмыг за цепь, внутрь столбов пролезет, ан чудище его цап — и сожрет. Иль того хужей, подомнет буйну голову, замутит взоры, да пойдет бедовый по голмам чудищ высвобождать! Разум какой-есть потеряет… Оттого древы вокруг голмов так и лепятся, так и лепятся… Шоб людев не спускать.
Она погрузила в чан раму с натянутой мелкой сеткой, зачерпнула полную сеть рыхлой желтоватой массы и принялась встряхивать-перетряхивать ее, избавляясь от сока и попутно раскатывая массу равномерным слоем по сети, ловко формуя ее в ровный квадрат.
Старший смотритель Корник над бабкиной наукой надсмеялся:
— Кольцевые рощи? Никакая это не защита, — сказал он, укладывая войлочную подстилку на все еще влажный желтоватый лист бумаги, и накрывая сверху другим листом. — Просто Холмы невероятной магией сверху-донизу пропитаны. Немудрено: внутри каждого спит владыка великий, легендарное чудовище, нежить или архимаг, да из самых могучих. Они сами по себе магию источают, так еще Печать стоит многосильная, вокруг печати защитные обелиски и прочие магические контуры. В каждом Холме по-своему устроено. А сверху всего лежит великая охранная сеть. Как минимум пять тысяч лет уже!
Он постелил еще войлоку и аккуратно накрыл следующим листом.
— Когда так много высокой магии в одном месте живет тысячелетья, да еще и в малом отрезке под две сотни низвергов запечатано!.. Земля наша всеми стихиями пропитана насквозь. А древы, как и все живое, стремятся туда, где лучше кормят. Каждый куст норовит укорениться где из земли можно выкачать больше соков. Вот вам и чащи вокруг Холмов. Вот и расцветают колдовские деревья-травы, бродят невиданные звери, скитаются по Холмам чарные твари…
Смотритель Корник водрузил сверху последний, сотый лист.
— Ужас, а не книга получится. Толщиной будет с три ладони, на что вам такой монстр?!.. Ладно, тащите под пресс. Половину, все сразу не влезет.
Переплетчик и художник Стефан Цвейт, смешав краску с лаком и пробуя на обтянутой светлой кожей обложке, нахмурился цвету и потянулся за банкой с киноварью. Найдя после второго подмешивания искомый бордовый тон, он слегка высветлил его, а затем вынул бутылочку с бурыми крупицами, слабо звякавшими о стекло.
— Если выпарить сок глиняной холмовой мурвы, образуется бурая россыпь, — сказал он. — С виду как сухая земля или крупный темный песок, а на самом деле соль.
Суховатым пальцем постукивая по узкому горлышку, он высыпал полгорсти крупинок прямо в смесь.
— Растворяется за милую душу, и потом так стягивает, что краска лет двести не растрескается и не сойдет. Переплет будет водостойкий. Можно и сами листы обработать, но цвет станет темный. Да и дорого, сотню листов… Кстати, для чего вам столько?
Лисы не ответили.
Высокий человек с поблекшей кожей и выцветшими волосами смотрел на книгу, полную пустых страниц. Только номера красовались вверху на каждой, от единицы до двухсот.
— Книга Холмов? — переспросил Кел, глядя на него, словно пробуя это имя на вкус.
Хилеон кивнул.
— То есть, ты сделаешь почти десяток копий этой книги и раздашь ее доверенным хантам? Чтобы мы общались со смотрителями, с холмичами и ушельцами, в общем, исследовали Холмы и заносили всю информацию в этот общий свод? — спросил Винсент.
— Я сделаю одну книгу. Просто она будет одновременно во многих местах, — улыбка скользнула по сумрачному немолодому лицу. — Это называется Эгисово расслоение.
Чуткие пальцы Хилеона пришли в движение, и лисы, притихнув, смотрели, как книга двоится, троится, восьмерится у них на глазах. Светоносный будто играл на невидимой арфе, последний широкий жест — и все восемь отражений разошлись в стороны. Перед Хилеоном висел в воздухе ряд из здоровенных, толстенных и абсолютно одинаковых томов.
Опустив книги на пол, он пояснил:
— Бумага пропитана стойкой защитой. Не сгорит в огне, не испортится водой, да и обычный удар меча ничего ей не сделает. Простые чернила использовать не выйдет, они будут просто стекать со страниц. Но в книге сможет писать каждый, у кого есть солнечная кисть. И написанное слово станет видно всем, у кого есть книга.
Солнечная кисть Хилеона была сама по себе маленькое произведение искусства: обоюдописчая, чем ближе к верхнему кончику, тем ярче блестит скрытый в ней свет; чем ближе к нижнему, тем гуще темнота.
— Дневная кисть пишет открыто, ее запись будет видна всем. То, что пишет ночная, прочту лишь я. Если вам понадобится написать что-то, чего не увидят остальные, пишите темным концом. И еще, ночная кисть может стирать то, что написано дневной, и наоборот.
— То есть, они одновременно бесконечный карандаш и стерка друг для друга? — спросил Винсент, обычно презрительное лицо которого озарилось удовольствием созерцателя.
Лисы столпились вокруг и улыбались. Рядом со Светоносным такое происходит часто. Наверное, это нормально, когда перед тобой стоит отчасти всемогущий человек, и скупыми движениями рук решает задачи, которые только что казались неподъемными. Внутри от такого светлеет и хочется улыбаться. «Отчасти всемогущий» звучит странно и даже глупо, но на поверку лучше всего отражает сущность Хилеона.
