Дмитрий Лебедев - Многоликое волшебство
Поужинав, принц лег в постель, но долго ворочался, тер глаза и всячески пытался привлечь к себе постоянно ускользающую сонливость. Ему совершенно не хотелось о чем-либо думать, но беспокойные мысли непрерывно чередовались с болью утраты. Когда уже стало светать, он встал, признавая свое поражение в борьбе за отдых, и отправился на смотровую площадку замковой башни. Серые стены, лишь кое-где увешанные ветхими гобеленами, не вызывали ощущения процветания. Куда уж там воевать с Хаббадом, когда даже свой замок не в состоянии поддерживать? Где найти те резервы и ресурсы, которые помогли бы собрать хоть сколь-нибудь пристойное войско, способное просто удержать замок при мондаркской осаде, в реальность которой он все легче верил?
Наверху он застал дозорных в полудреме.
— Подъем! — чисто машинально заорал Руффус. Дозорные вскочили и, растирая заспанные глаза, пытались спешно привести себя в порядок. Как он завидовал тем, кто мог спать в эту ночь, но так же он их и ненавидел. Осознание того факта, что смерть Гендера — его боль, и никому, кроме еще двух-трех человек, нет до того особого дела, болезненно задевало. Как же далеко это было от древних легенд, в которых кончина государя становилась подлинным горем для всех его подданных. Чувствовалось какое-то несоответствие: то ли его отец не был настоящим королем, то ли все эти легенды безбожно врали.
— Кто сегодня начальник караула?
— Сэр Освальд, ваше высочество.
— Сообщите ему, что его наряд заснул на посту. И это в тот момент, когда необходимость строгого дозора важна, как никогда, когда с минуты на минуту можно ждать врага, когда дозор на замковой башне перестал являть собой лишь традицию, став жизненной потребностью. — Принц сам удивился своим гневным словам. Видимо, он просто нуждался в ком-нибудь, чтобы сорвать зло.
Запуганные часовые оправились, ополоснули лица из бутыли с водой и продолжили наблюдение за окрестностями замка. Руффус, словно бы, снова остался в одиночестве.
Солнце показало свой багровый край над горизонтом. Мир, открывающий себя новому дню, выглядел по-детски наивным, радостно приветствуя неизвестность того, что уже стало сегодня, веря, что начинающееся такой красотой не может принести зла. Мир верил в это и вчера, и позавчера, и двести лет назад, а действительность, пользуясь этой дремотной наивностью, с неизменным постоянством обманывала ожидания.
Свежесть раннего утра проясняла затуманенную бессонницей голову принца. Как бы ни был плох вчерашний день, надо было встречать сегодняшний, надо готовиться к новым событиям, надеясь, что они не окажутся хуже.
Руффус спустился с башни, когда солнце уже высоко поднялось над дальним лесом, когда пастухи уже пасли свои стада на скудных осенних пастбищах, когда звери, царствовавшие ночью над полями, уже спрятались в норах да берлогах, опасаясь встречи с человеком.
Как ни странно, проветрившись на свежем воздухе от затхлости замковых покоев, принц почувствовал, что и мысли его посвежели, утратили фатальную безысходность. Теперь он был готов встретить новый день.
Глава 2
Переодеваться Руффус начал только минут за двадцать до начала церемонии. Торжественное платье принца представляло собой достаточно мудреное сочетание самых разных предметов туалета, изукрашенных золотым шитьем и драгоценными камнями, каких-то загадочных побрякушек и ритуальных непонятностей. Трети из разложенного по всей комнате хватило бы, чтобы одеть небольшую семью, но каждая из этих деталей имела свой, непонятный для Руффуса смысл. Особенно чудной казалась необходимость одевать на себя четыре юбки, три из которых были верхними. Даже отцу нечасто удавалось убедить его в необходимости натягивать на себя весь этот ворох одежды.
Серроусу, напротив, доставляло удовольствие облачаться в замысловатые платья, участвовать в бесконечно нудных церемониях, исполнять в них тысячелетие назад придуманные роли. Раньше Руффус объяснял себе это различие широтой своих взглядов, презрением к нелепым условностям, большей близостью к жизни, но только сейчас понял, что не выносил церемоний только из-за своей нелепой в них роли. Ее можно было сравнить с ролью главного евнуха в гареме, так как для него от рождения закрыта единственная суть происходящего — символы власти. Он должен был лишь оттенять носителя власти. Серроус, вроде бы, тоже исполнял ту же малоприятную партию, но в нем всегда жила уверенность, что это не более, чем подготовка к смене амплуа. Осознание того, что чувство, казавшееся проявлением ума, было не более, чем разновидностью зависти, неприятно кольнуло принца.
Завершив процедуру переоблачения, Руффус вышел в коридор и практически сразу столкнулся с послом князя Элверса, сопровождавшим Аделлу на брачную церемонию, судьба которой теперь становилась все более неопределенной.
— Доброго дня, сэр Вильямс.
— Доброго дня, принц Руффус, и еще раз мои соболезнования.
— Что теперь будет с вашей миссией?
— Я встречался вчера поздно вечером с его высочеством Серроусом, и он просил нас отложить церемонию недели на две. Точную дату обещал назвать завтра.
Готовящийся брак обещал стать редким исключением из бесконечной череды унылых, но очень важных династических браков. Связать себя тесными узами с Верийским князем было крайне необходимо бертийской династии. Поддержку князя Элверса, одного из семи великих хаббадских князей, трудно было переоценить, так как это фактически переводило Верию в случае новой войны на сторону бертийцев. Брак был необходим, а, значит, неизбежен, но по счастливой случайности Серроус на самом деле увлекся Аделлой, как только она приехала в Эргос три недели назад. Аделла тоже не осталась равнодушной к молодому статному принцу, так что иначе чем удачей назвать происходившее было нельзя. Теперь радость от одной предстоявшей церемонии сменило горе другой.
Выйдя на большую замковую площадь, где должен был состояться погребальный обряд, Руффус поразился кристальной ясности дня. Прохладное осеннее солнце заливало весь колодец площади, а блеск начищенных доспехов рыцарей буквально слепил. Было какое-то явное несоответствие представшего взору принца великолепия печальной сути церемонии.
Практически все уже собрались. На невысоком подиуме стояли Серроус, Тиллий и Валерий. Руффус поднялся туда же, а вскоре к нему присоединились и сэр Вильямс с княжной Аделлой, одетой в темно-синее платье с явными следами в спешке отпоротых украшений. В ее гардеробе, очевидно, не предусматривалось траурных одеяний, но попытка придать себе подобающий вид вызывала в Руффусе чувство признательности.
