Николай Князев - Владигор. Римская дорога
— Да многих видали… — неопределенно пробормотал Доброд. — Нищие проходили, беглые от прислужников Климоги прятались… Купцы даже заезжали. Любой мог оставить…
И все же кто-то из них двоих что-то знал, но вот что?..
Если бы Владигор мог читать мысли, дело сильно упростилось бы. Но такое доступно лишь чародейской братии, да и то с согласия друг друга. А что, если бы эти двое согласились?.. Владигор не отрываясь смотрел на спорщиков. Невольно они смутились, поникли головами. И говор толпы умолк, на площади сделалось необычайно тихо — лишь изредка звякнет оружие в руке стражника. И в этой вязкой тишине послышался Владигору чей-то голос, неведомо чей, и молвил этот неведомый одно-единственное слово: «Оба»… А вот что «оба» — невиновны или виновны, — того голос не досказал.
— Судный поединок! — приговорил князь.
И Доброд, и Вирем вздрогнули, услышав приговор, хотя и ждали от князя именно этого слова…
Дружинники расчистили в толпе круг для спорщиков. Послали отроков за оружием — пусть выбирают, какое кому по руке. Спорщики выбрали добрые кольчуги, шлемы да щиты. Меч у каждого был свой. Встали друг против друга, и пошла рубка. Без затей рубились — силой каждый взять хотел. Один замахнется — другой щит подставит. Другой мечом рубит — опять по щиту клинок бьет. Слышно было, как дружинники меж собой фыркают — «я бы так ударил… да этак»… Вирем все же исхитрился — черкнуло самое острие по щеке Доброда, кровь брызнула, но устоял Доброд, стер кровь с лица и вновь пошел на друга-врага своего. Так яростно, что тот обороняться только успевал. Справа ударит, потом слева. Потом опять справа… И вдруг крутанулся на месте, сделал полный оборот и опять справа ударил. Вирем, ожидавший удар слева, не успел щитом прикрыться, и клинок Доброда рассек ему плечо и грудь. Рассудил Перун, за кем правда.
Рассудил Перун, за кем правда. Вирем умер прямо на площади перед дворцом. Последнего слова предсмертного молвить не успел. А Доброд поехал к себе в вотчину, и там рана у него на лице воспалилась, будто от внутреннего огня, в три дня он от горячки в могилу сошел. И его Перун не пощадил. Неужто оба были виноваты? Или каждый невинен? Может, надо было послать кого из старейшин учинить допрос всем родственникам, заставить на капище Перуновом клясться? Может, в самом деле кто-то третий виноват, а двое невинных в землю полегли? Остались дети без отцов сиротами. Захиреют вотчины, станут легкой добычей разбойников или соседей. А ведь ты их, князь, судил. Что ж так рассудил плохо? Найденное добро ты велел оставить себе, — правда, сполна отсыпал вдовам погибших золотых монет поровну за ту находку. Да что с того? Это даже не твоя вира, князь, это малость, о которой и вспоминать-то стыд. Да только что себя казнить попусту? Сколько людей за тебя погибло и еще погибнет?! О каждой душе печалиться — слез не хватит. А не печалиться — станешь как Климога…
Известие о смерти Доброда принес ему Филька, объявившийся во дворце по своему обыкновению внезапно. Прилетел филином, ударился об пол, обернулся человеком и вот теперь сидел за столом, ел холодное мясо, попивал вино таврийское.
— Видишь, как вышло, — проговорил Владигор. — Я — Хранитель времени, а своих людей уберечь друг от друга не умею. Начнут злые языки болтать — молод князь, не умеет людей рассудить.
— Не казни себя, в судном бою промашки не бывает, — поддакнул Филька. — Коли двое погибли, выходит, оба и были виноваты…
От этого «оба» Владигор невольно передернулся. Вновь вспомнил неведомый голос, прошептавший: «оба».
— Мешок с добром нашли, а поделить не сумели — жадность одолела. Поступили бы по-братски, не было бы меж ними ссоры. И сами бы на суд не ходили, и меч друг против друга не поднимали… Логично? — вставил Филька книжное слово и подмигнул Владигору: мол, и я в Белуновы книги заглядывал.
— Но ведь я не за мешок их судил, — отвечал, хмурясь, Владигор. — По Совести они виноваты. Ну а по Правде?
Филька захохотал:
— Да, князь, ты загадки задаешь не хуже старого скомороха.
— Что ты смеешься? Или ответ знаешь?
Филька замотал головой:
— Другое ведаю: каждая из вдов положит сыну в колыбель перепачканную в крови мужнину рубаху и будет колыбельные песни ему напевать все про месть да про голову врага, которую надо бросить возле отчего порога. Не будет между этими семьями мира.
— Легко было бы сказать, что Злыдень их попутал… — проговорил тихо Владигор и осушил свой кубок до дна. Но не легче сделалось у него на сердце, а, напротив, куда тяжелее.
— Может статься и так… заполз змеёю-завистью в сердце одному, опоил другого отравой-ненавистью. Тут мечом не поможешь…
— Не о том разговор… Знать-то надо было всего лишь, кто отрока убил…
— Да если о том спор, что ж ты мучаешься, князь? Ты же чародей, неужто ответ на такой простенький вопрос найти не мог?..
Владигор хмуро взглянул на Филимона и вновь наполнил свой кубок.
— Был мне ответ…
— Каков, если можешь сказать?..
— «Оба»…
Филимон расхохотался:
— Вишь, как я угадал…
Владигор стукнул кубком по столу так, что расплескал вино.
— Ответ плох. Да и судья сплоховал. Три человека за мешок золота сгинули.
— Что ж странного, — пожал плечами Филимон, — видал я, как за один золотой сотня людей пропадала…
— Мне одна мысль покоя не дает: может, я не вину их искал, а того, кто этот мешок в старый рудник кинул?.. — Владигор встал, снял с полки золотой кубок, найденный в кожаном мешке, и поставил его на стол перед Филимоном. — Что скажешь? Видел ли ты когда что-нибудь подобное?
Филимон на мгновение задумался, разглядывая хитро усмехающиеся мордочки козлоногих людей, играющих на свирели…
— Ага, видел… — кивнул он наконец. — В библиотеке у Белуна в одной книге был нарисован точь- в-точь такой же…
Глава 3
СНОВА В ПУТИ
Мрачен был лес. Березы тлели белыми свечками меж темных, почти черных, елей. Стоило вековым великанам потесниться — тут же, извиваясь тощим телом, ползла вверх молоденькая рябинка, всю недолгую свою жизнь проведшая в лесном полумраке, как девица в заточении. Ей бы на облака посмотреть, на синее небо полюбоваться, да куда там — огромные ветви застилают небо. В лесной чащобе старому, отжившему свое дереву упасть некуда — стоит оно, наклонясь, опираясь на ветви и стволы соседей, будто дружинник в бою, сраженный каленой стрелою, упал на руки своих товарищей и, мнится, мертвый, все еще хочет бороться и взмахнуть мечом.
И все же в этой стене нашлась брешь. Протоптала людская нога тропку через Заморочный лес, едва нечисть покинула здешние места. И хотя по ночам никто не осмеливается преклонить голову на густой серый мох, в дневную пору непременно наведывается сюда народ из окрестных деревень. Неожиданно проглянул меж деревьями свет. Лиходей запрядал ушами, заржал, свернул с тропинки и, ведомый безошибочным чутьем, двинулся сквозь заросли высоких папоротников. Расступились деревья, и Владигор выехал на поляну, посреди которой стояла избушка, черная, покосившаяся, хотя и не столь древняя, как могло показаться сначала. На пригорке торчал деревянный истукан, высотою в два человеческих роста с огромным, грубо вырубленным лицом, на губах и волосах еще сохранились следы красной охры — совсем недавно подкрашивала истукана не слишком умелая рука, мазки легли вкривь и вкось. Вместо глаз вставлены были в отверстия два белых камня.
