Вера Камша - И вновь на весну надеюсь
Поданный младшим жрецом кувшин был много тяжелей, чем хотелось. Мастер не рискнул украсть царское золото, но лучше б он оказался вором, да и прислужники могли расплескать хотя бы треть набранной в озере благодати. Не расплескали.
Мы не вы.
Теперь прорывающиеся сквозь аккомпанемент слова казались издевкой. -
Никогда вы не станете нами;
Вы смогли победить, но и только. И вам никогда
Не схватить под уздцы золотое предвечное пламя…
Первосвященник ударил посохом о выуженную из озера плиту, и самый юный из прислужников двинулся к священному бассейну. Наполнение началось. Сперва прислужники, затем — младшие жрецы, потом старшие и, наконец, консулы. Все они опрокинут свои кувшины, но вода уйдет в мрамор, как в песок. Тогда наступит черед божественного Мирона. Высочайшая чаша будет принята Отцом-Стурном, священные воды наполнят бассейн, и служба закончится…
Хор по-прежнему предрекал покусившимся на титанов смертным век за веком уныло брести по своим же следам, курения тлели и нещадно дымили, вереница жрецов синим хвостом тянулась меж алтарей Солнца и Луны. «Сочинение» Физулла иссякло, «находка» Нерониска звучала не столь уныло. Пожалуй, она была даже красива, хоть и мрачновата, но наслаждаться песнопениями, когда ноги спорят с головой о том, кому хуже?! Увольте.
Черное небо, черное поле.
Алою раной прорезь —
Лента заката.
Меж гребнем леса, что нынче черен, и черным небом…
Берег Сегодня — черен;
Тень Завтра еще черней —
Да будет проклято Время…
Стоять становилось все труднее. В храмах ныне проклинаемого Времени подолгу не задерживались; это бессмертные никуда не спешили, но у них вряд ли отекали ноги… Как он продержится оставшиеся минуты с тяжеленным кувшином на больном плече, Плисфий представлял смутно. Консула подташнивало — верный признак полнокровия, а до лекаря с пиявками еще требовалось дожить. Требовалось, не расплескав, дотащить проклятый сосуд и опуститься на колени, когда случится «чудо». На желтый камень, который скотина Мирон не позволил застелить хотя бы ковром. Еще бы! Божественный преклонять колени не станет…
Прощай…
Черный от черного
Не отличай…
Синие жрецы прошли, двинулись серебряные, «лунные», за которыми уже перебирали ногами «солнечные»… Теперь главное — не споткнуться.
Я забываю, ты забываешь.
Мы не уходим, мы рядом с вами,
Алой рекой меж тьмою и тьмою…
Звякнуло. Один из жрецов не удержал кувшин и отшатнулся. Плисфий вгляделся: меж алтарей с пола поднимался, словно просыпаясь, мальчишка в рубище, его движения были неуверенными и нелепыми. Мирон не был бы Мироном, если б представление обошлось без неожиданностей; спасибо, что выпустил «очарованного пением пастуха», а не пару голодных львов. С краснобородого сталось бы…
Парнишка поднялся на якобы дрожащих ногах. При всей своей смазливости он был дурным актером, подобранным, без сомнения, на очередной помойке, потому и растерялся при виде золота, синевы и серебра. Нищета, ввергнутая в кричащую роскошь, — в этом был весь Мирон. Паренек, заученно качнувшись, шагнул вперед, растерянность на старательно заляпанной бурой краской мордашке сменилась яростью — юнец подхватил с пола что-то похожее на копье и с воплем кинулся вперед.
Часть вторая
I
Стурнон Возрожденный
1 день месяца Мирона 7711 года Истинной Эры
Муть в голове, муть вокруг и крик Клионта. Отчаянный, обиженный… Время Всемогущее, где они?! Где фаланга, где площадь с ее раскаленными желтыми плитами, где белобрысый убийца? Убийца?! Но Клионт жив, и он, кажется, тоже… Тимезий принялся ощупывать вроде бы разрубленный мечеглазом бок и не закончил — схватился за голову. Мерный, невыносимо громкий стук отдавался сразу в висках и в груди, словно бьющееся где-то поблизости гигантское вечное сердце требовало ответа от молчащего человеческого. Требовало и получило. Копейщик отнял руки от висков и снова открыл глаза. Вода. Вокруг и сверху, а внизу то ли небо со звездами, то ли дальний лагерь с кострами, и они гаснут, бледнеют, сливаются, становясь камнями… Выходит, он в озере и не тонет?
Холод под руками, пальцы скребут нежданно гладкую поверхность, из небытия возникают отражения пестрых колонн, кривляются, дрожат… Закрыть бы глаза, заткнуть уши и свернуться калачиком, но Клионт! Паршивец опять куда-то ввязался…
Встать, опереться на камень и встать! Рука соскальзывает с выступа, пальцы сами на чем-то сжимаются. Тепло дерева. Холод металла. Копье, его собственное копье, все еще во вражеской крови. Воды Стурна ее не смыли? Или он не в озере? В озере… Придет же такое в голову, хотя в ней-то все и дело! Мечеглаз врезал плашмя и удрал. Даже добивать не стал, сволочь…
— Клионт! Где тебя…
Не слышно! Себя не слышно, а мальчишка опять кричит, куда ж его на этот раз занесло?! Ноги тряпичные, оказавшаяся дымом вода кривляется вместе с колоннами. Что наверху — не разглядеть, но внизу в самом деле каменные плиты. Пронзительно-желтые, скользкие и… знакомые… Плиты блестят, будто зеркала, в них корячится темная фигура с копьем; пахнет чем-то сладковато-пряным, чудовищное сердце стучит тише, зато где-то рядом поют. Странные колонны, как деревья… Разноцветные ребристые стволы прячутся в клубах дыма, словно в листве, и меж них кто-то бредет… Темноволосые, седые, плешивые, с бородами… Люди? В золоте?! А вот сзади точно — они! Белобрысые! В своей треклятой броне, с копьями, с длинными мечами! Мечеглазы, целая толпа мечеглазов, а Клионт там, один! Время Всемогущее, где Невкр с ребятами, где… все?!
— Вперед, Лекавион! — вопит Клионт, и Тимезий его видит. Четко. Словно кто-то содрал с глаз тряпку тумана. Шатаясь, мальчишка наступает на раззолоченного толстяка. На глазах закованных в броню титанов! Что для них человеческий мальчишка? Пылинка!
— Назад! Назад, дурень!!!
Ноги заплетаются, будто у паршивого теленка, дымы норовят скрыть невиданные колонны, бородачей, мечеглазов, Клионта с его копьецом, но под ногами — твердый камень, а в руке — привычное древко.
— Клионт!!! — Проклятье, он опять не успевает…
* * *
Было тихо, только сбоку что-то мерно и мерзко капало. Консулы, жрецы, сенаторы торчали столбами. Стража тоже торчала — царь любит шутить, это знает последний здешний воробей! Мирон шутит, одной дурью больше, одной меньше… Пьяненький оборвыш в Скадарионе — такая же пакость, как и скератские куренья и непристойные тряпки на царе и консулах… Одно к одному, но когда-нибудь Мирон нарвется!
