Роман Артемьев - Рассказы
Можешь себе представить мое удивление и восторг, когда там я встретил женщину, ставшую впоследствии твоей матерью…
Донья Тереса в ужасе отшатнулась от высокого стройного юноши, только что посмевшего поведать ей неслыханную, еретическую историю. Богохульные речи нечестивца громким набатом звучали в ее ушах. Она знала, что он лжет, знала, ибо ничем иным, как попыткой слуги Лукавого склонить ее на службу нечестивым силам, услышанное быть не могло! Но она стойка в вере, вот уже двадцать лет как она не обращалась к проклятому дару! С тех самых пор, как погиб в призванном адском огне ее несчастный брат.
Господь посылает ей испытание, и она выдержит его.
— Убирайтесь! Pater noster, qui es in caelis,sanctificetur nomen tuum…
Слуга Лукавого печально посмотрел на массивное распятие, которым девушка отгораживалась от него. Видимого действия слова молитвы не произвели.
— Мне жаль, сударыня, что вы не желаете прислушиваться ко мне. Видит ваш Бог, я желал всего лишь поведать вам истину.
— …Fiat voluntas tua,sicut in caelo, et in terra…
— Что ж, — лицо юноши посуровело. — Так или иначе, я добьюсь своего.
— Я похитил твою мать из монастыря. Думаю, нет нужды объяснять, что она продолжала испытывать ко мне ненависть и отвращение, наложенные же заклинания подчинения столь плохо отразились на ее разуме, что я поспешил их снять. Тереса пришла в себя, однако ненависть ее лишь усилилась. Никакие слова не могли пробиться сквозь каменный панцирь ее веры.
Я ее изнасиловал.
Смятые окровавленные простыни. Распятое на кровати женское тело с широко раздвинутыми ногами, ремнями привязанное к поддерживающим балдахин столбикам. Рядом сидит мужчина, устало опершись локтями о колени и сгорбившись. В глазах у женщины застыл ужас, из сорванного диким криком горла доносится еле слышимый шепот:
— Будь ты проклят, нелюдь… будь ты проклят…
Мужчина поворачивается, медлит, затем скулы его отвердевают. Он забирается обратно на кровать, ложится сверху на донью Тересу.
— Уже давно.
Ночь твоего зачатия принесла не те воспоминания, которыми можно гордиться. Однако повернись время вспять, я поступил бы так же. Мои предположения и надежды полностью подтвердились, еще во время беременности стало ясно, что младенец не будет принадлежать человеческой расе. Пришлось тщательно следить за Тересой. Она не раз и не два пыталась избавиться от плода, кажется, решила, что вынашивает демона. Вплоть до самого рождения твоя мать проклинала меня. И отказалась взять на руки поднесенного младенца.
Возможно, со временем она и смогла бы полюбить свое дитя, однако я не осмелился рисковать. Тереса вернулась в монастырь со слегка почищенной памятью и огромной суммой денег, это единственное, что я мог для нее сделать. Друзья при дворе донесли позднее о ее долгой болезни и медленном выздоровлении, лично мы больше никогда не встречались.
— Неужели не было иного пути?
Дон Педро тоскливо покачал головой.
— Я перепробовал все. Безуспешно.
— Я хочу ее видеть.
Мигель выглядел потрясенным рассказом отца. Тот вздохнул, с сочувствием посмотрел на бледное лицо сына.
— Стоит ли? Она забыла лицо человека, насиловавшего ее, но остальное помнит прекрасно. Не думаю, что ее ненависть угасла, а вера — стала менее фанатичной. Встреча принесет горе вам обоим.
— И все же, — юноша смотрел решительно, губы его плотно сжались. Немного поколебавшись, барон сдался.
— Хорошо. Я организую тебе пропуск в монастырь.
Мигель сидел на маленькой скамейке в небольшом скверике, со всех сторон окруженном каменной оградой монастыря. Кусочек обители, куда в виде исключения допускались иные мужчины. Каким образом отец добился для него разрешения на разговор с сестрой Тересой, он не знал, да и вообще не задумывался об этом. Все его мысли поглощала предстоящая встреча.
Отца он ненавидеть или осуждать не мог. Умом понимал, что тот поступил недостойно, подло, и все-таки старался оправдать. То ли привычка считать отца кем-то вроде не совершающего ошибок небожителя, то ли просто сыновняя любовь, Мигель не знал. Не хотел знать. Как бы то ни было, сейчас он просто хотел поговорить с матерью.
Наконец, раздались тихие шаги. Юноша жадно вглядывался в лицо высокой седовласой женщины с удивительно гладким, молодым лицом. Да, сходство с его собственным, не единожды виденным в зеркале изображением почти неуловимо, но несомненно. Есть что-то такое в разрезе губ, ямочке на подбородке, манере держать голову, позволяющее уверенно предположить о родстве. Мигель склонился в низком поклоне, дабы скрыть зардевшееся лицо.
— Да пребудет с вами благословение Господне, дитя мое. Мне сказали, вы прибыли с письмом для меня?
— Да, матушка, — еле выдавил из себя Мигель.
Он торопливо выдернул из-за обшлага рукава письмо, написанное отцом, и с поклоном передал женщине. Та, удивленно посмотрев на явно взволнованного посланника, внезапно сама встревожилась. Происходило что-то, что выбивалось из мирного течения ее жизни. Сестра Тереса ничего не желала знать о происходящем за пределами ее уютного мирка, посему проигнорировала условности этикета и не стала расспрашивать о здоровье многочисленных родственников. Настороженно приняв конверт, она немедленно распечатала его.
Первые же строки заставили ее задохнуться от ужаса. "Сударыня, вы не можете не помнить ту ночь двадцать девять лет назад, которая…". По мере чтения руки ее дрожали все сильнее, бумага тряслась. Наконец она со стоном отбросила письмо прочь и закрыла лицо ладонями. Опасаясь, что матери стало плохо, Мигель подскочил ближе.
— Матушка…
— Прочь!
Сестра Тереса отступила на шаг, с отвращением глядя на молодого человека.
— Доколе ты станешь преследовать меня, дьявольское отродье! Изыди!
— Матушка, я всего лишь хотел…
— Убирайся, и будь ты проклят именем Господа нашего!
— Неужели вы хотя бы не выслушаете меня! Вашего сына!
— Нет!! — Женщина отшатнулась еще дальше и сплюнула на песок. — Ты мне не сын, и никогда им не был. Убирайся прочь, к дьяволу, породившему тебя!
Отец ждал за воротами. С сочувствием посмотрев на осунувшееся лицо Мигеля, он ничего не сказал, только сунул ему в руки фляжку с крепким итальянским бренди, покрепче привязал коня и прошел внутрь монастыря. Двери перед ним распахивались сами собой. Пробыл внутри он около получаса, после чего, все так же ни говоря не слова, вышел из калитки. Все это время его сын просидел не шевелясь, только время от времени бездумно отхлебывая из фляги.
Ни сказав друг другу ни слова, всадники поехали по ведущей от обители дороге.
