Елена Хаецкая - Ведьма
— Эгберт не хочет об этом слушать, — добавила она, извиняясь, — а мне больше и посоветоваться не с кем.
Бальтазар молчал, чувствуя, как сжимается у него сердце. Наконец выговорил:
— Не ходи к Рехильде.
Доротея живо повернулась к нему. Слезы высохли, только на кончике носа повисла капля.
— Почему?
Бальтазар не ответил.
Доротея схватила его руку, сжала.
— Ты опять хочешь испугать меня?
Бальтазар смотрел на икону и старался забыть о том, что слышал от Тенебриуса.
С этого все начинается, думал он.
Сперва сомнения.
Потом он начинает утаивать кое-что на исповеди.
И вот он уже краснеет, когда видит образ Божьей Матери.
— Доротея, — выговорил Бальтазар через силу, — ты спросила моего совета. Я тебе ответил: к Рехильде не ходи.
— Почему? — совсем неслышным шепотом повторила Доротея. И он всей кожей ощутил ее страх.
— Я думаю, что Рехильда ведьма, — сказал Бальтазар. И рука Доротеи застыла в его руке.
— Откуда ты знаешь?
— Я спал с нею, — сказал Бальтазар.
— Она же замужем, — вымолвила Доротея, леденея. — Что ты наделал, Бальтазар!
Он покачал головой.
— Если бы ты знала, сестра, ЧТО я делал, когда был солдатом, ты не стала бы так ужасаться.
Доротея выпустила его руку и заревела, как корова. Старая, расплывшаяся, толстая.
Рехильде Дорн было девятнадцать лет, а Николаусу Миллеру сорок семь, когда он попросил ее руки.
Рехильда жила с теткой, Маргаритой Дорн. Тетка Маргарита зарабатывала на жизнь ткацким ремеслом. Девочку рано приставила к станку. Рука у тетки была тяжелая, кормила она плохо, а доброго слова от нее и вовсе не дождешься. Рехильде было все равно, лишь бы вырваться из неласкового и бедного дома.
Медник Миллер был человеком зажиточным. Невысок ростом, хром, с седыми волосами и ярко-синими глазами. Он был терпелив и добр с молодой женой. Красиво одевал ее, не бранил, взял в дом прислугу, чтобы избавить от тяжелой работы. И женщина постепенно расцветала.
А когда расцвела, заскучала.
Вернувшись в родной город, Бальтазар не забыл заглянуть и к старому Тенебриусу, принести ему медовых лепешек и ягод черной смородины. Доротея поворчала немного, но дорогу к старику показала. Бальтазар шел и дивился про себя тому, что древний дед, пугавший их, когда они были детьми, до сих пор еще жив.
У черного креста, воздвигнутого на обвалившейся Обжоре, замешкался, сотворил было краткую молитву, но и этой договорить не дали — откуда-то из кучи мусора выскочил безобразный старик в лохмотьях, заверещал, застучал ногами, начал визгливо браниться.
— Это я, Тенебриус, — сказал молодой человек и слегка поклонился. — Пришел навестить.
Старик замолчал посреди бранной фразы, прищурился, скривил рот в ухмылке.
— Никак сам Бальтазар Фихтеле пожаловал?
— Я.
— Входи, засранец.
Просеменил в сторону, показал лаз в нору, вырытую им в отвалах. Пригнув голову, Бальтазар вошел.
Лачуга старика была такой же неопрятной, причудливой и грязной, как он сам. Рота ландскнехтов вместе с их лошадьми и девками, не сумели бы так загадить помещение, как это удалось одному дряхлому старцу.
Бальтазар осторожно пристроил тощий зад на бочонок, служивший креслом, но старик согнал его:
— Пошел вон, щенок. Это мой стул.
Бальтазар уселся на полу.
— Что принес? — жадно полюбопытствовал Тенебриус.
— Лепешки.
— Давай.
И впился беззубыми деснами.
— Доротея готовила? — с набитым ртом поинтересовался старик.
Бальтазар кивнул. Тенебриус захихикал.
— Небось, ругала тебя, когда ко мне собрался. Говорила, поди, что незачем ко мне таскаться, а? Пугливая, богобоязненная Доротея. Помню, как допекал ты ее в детстве. Кроткий характер был у покойной Марты Фихтеле, драть тебя надо было побольше, сироту, тогда бы вырос человеком, а не говном. Зачем приперся?
— Тебя повидать, — сказал Бальтазар.
— Мало ты див видал, пока топтал землю?
— Мало, — честно признался Бальтазар. — Самым большим дивом ты остался, Тенебриус.
Тенебриус захихикал. Затрясся всем телом. И растрепанные серые волосы старика, свалявшиеся, как шерсть у барана, затряслись.
Отсмеявшись, велел:
— Пошарь-ка на полке, что над дверью. Возьми там плошку с вином.
Бальтазар встал. Старик прикрикнул:
— Голову-то пригни, каланча, потолок мне своротишь!
Бальтазар нащупал среди всевозможного хлама липкую на ощупь глиняную чашку. Взял в руки, поднес к носу, сморщился. Старик с любопытством наблюдал за ним, и когда Бальтазар перевел на него взгляд, распорядился:
— Выпей.
— Ты уверен, что не насрал в этот горшок? — спросил Бальтазар.
— Уверен, — огрызнулся дед.
— А я нет.
— Пока не выпьешь, разговору не будет.
Втихаря обмахнув рот крестом, Бальтазар проглотил содержимое кружки. Оказалось — плохонькое винцо, сильно отдающее пылью и плесенью. Обтер губы, обернулся к старику. Тот созерцал своего гостя, склонив голову набок.
— Хоть бы спросил сперва, что я тебе подсунул. Вдруг отравить надумал?
— Что ты мне подсунул, Тенебриус?
Старик откинул голову назад и захохотал, дергая кадыком на красной морщинистой шее.
— Много ты повидал, солдат, а ума не набрался. Ладно, скажу. То, что ты выпил, — лучшее средство для укрепления ума. Многократно опробованное на самых безнадежных болванах.
— Что за средство?
— Вино, настоенное на сапфирах.
— Откуда у тебя сапфиры, Тенебриус?
— Ты еще не городской судья, Бальтазар Фихтеле. Мало ли что у меня есть, все тебе скажи. Чем глупости спрашивать, спросил бы лучше главное — как действует сие зелье?
— Тошнотворно действует, — сказал Бальтазар. — Сейчас блевану тебе в хижине.
— От этого в моей хижине грязнее не станет, — отозвался Тенебриус. — Блюй, если тебе от этого легче. Но лучше бы тебе удержать напиток в себе. Ибо сказано о камне сем: «Кто же настолько глуп, что отсутствует у него всякое понятие и представление, но хочет стать умным и не может обрести ума, пусть со смирением лижет сапфир, и скрытый в камне жар, соединенный с теплой влажностью слюны, вытянет соки, угнетающие рассудок, и так обретет ясный ум».
Цитату старик выпалил одним махом, победоносно.
— Кто это сказал?
— Одна дура. Святая Хильдегард фон Бинген.
— Как ты можешь так отзываться о ней, если она была святая?
Тенебриус пренебрежительно махнул рукой.
— Это для для таких, как ты, она святая. А для меня все вы хлам и мусор. И вся эта земля хлам и мусор.
Бальтазар поежился.
— Не знаю, что и сказать на это, Тенебриус. Пока я был солдатом, несколько раз случалось так, что смерть подходила ко мне слишком близко. Теперь, когда я остался жив, мир не кажется мне такой уж помойкой.
