Анджей Сапковский - Меньшее зло
— Спокойно, Пятнадцатый, — сказал Нохорн. — Раз он сказал нет, так нет. Пока. Ну, браток, говори, что ты там хочешь сказать, и выматывайся. У тебя есть еще случай умотать самому. Не воспользуешься им — тебя умотают другие.
— Тебе мне говорить нечего. Я хочу видеться с Колючкой. С Ренфри.
— Слыхали, ребята? — Нохорн оглядел всю компанию. — Он хочет видеться с Ренфри. А по какому такому делу, браток, можно узнать?
— Нельзя.
Нохорн поднял голову и поглядел на близнецов, а те сделали шаг вперед, бряцая серебряными пряжками высоких сапог.
— Знаю, — вдруг заговорил тот, с косой. — Я уже знаю, где я его видел.
— Что ты там лопочешь, Тавик?
— Перед домом старосты. Он привез какого-то черта на продажу, такую помесь паука с крокодилом. Люди говорили, что это ведьмак.
— Это что ж такое, ведьмак? — спросил голый Пятнадцатый. — Э? Сиврил?
— Наемный чародей, — ответил полуэльф. — Шут за горсть серебреников. Я же говорю, ошибка природы. Оскорбление нравов людских и божьих. Палить таких надо.
— А мы колдунов не любим, — заскрипел Тавик, не отрывая от Геральта прищуренных буркал. — Что-то мне кажется, Сиврил, что в этой дыре у нас будет больше работы, чем казалось. Тут их больше, чем один, а ведь известно, что они держатся вместе.
— Ворон ворону… — злобно усмехнулся полукровка. — Как это еще земля носит таких, как ты? Кто вас плодит, чудь?
— Если можно, будьте терпимей, — спокойно произнес Геральт. — Твоей матери, как вижу, приходилось частенько гулять по лесу одной, чтобы у тебя появился повод подумать и о собственном происхождении.
— Возможно, — не переставая усмехаться, ответил полуэльф. — Но я-то, по крайней мере, знал свою мать. А ты, как ведьмак, и этого сказать о себе не можешь.
Геральт слегка побледнел и сжал зубы. Нохорн, который заметил это, громко засмеялся.
— Ну, браток, подобной обиды пропустить нельзя. То, что у тебя за хребтом, похоже на меч. Так как? Выйдете с Сиврилом на двор? А то вечер такой нудный.
Ведьмак не отреагировал.
— Трус засраный, — фыркнул Тавик.
— Что он там говорил о матери Сиврила? — монотонно тянул Нохорн, уперев подбородок в ладони. — Насколько я понял, что-то отвратительное. Что она всем давала, или что-то в этом роде. Эй, Пятнадцатый, да разве можно слушать, как какой-то приблуда обижает мать друга. Мать, мать ее е… это же святое!
Пятнадцатый охотно встал, отстегнул меч и бросил его на стол. Выкатил грудь, поправил наручи с серебряными шипами, сплюнул и сделал шаг вперед.
— Если ты в чем-то сомневаешься, — добавил Нохорн, — то Пятнадцатый как раз вызывает тебя драться на кулаках. Я же говорил, что тебя вынесут отсюда. Сделайте место.
Пятнадцатый приблизился, поднимая кулаки. Геральт поднес ладонь к мечу.
— Осторожно, — сказал он. — Еще шаг, и ты будешь искать свою руку на полу.
Нохорн и Тавик сорвались с мест, схватившись за мечи. Молчаливые близнецы одинаковыми движениями достали свои. Пятнадцатый отступил. Не двинулся лишь Сиврил.
— Что тут происходит, елки-палки? На минуту нельзя вас оставить.
Геральт очень медленно повернулся и глянул в глаза цвета морской волны.
Она была почти одного с ним роста. Соломенные волосы неровно срезаны у самых ушей. Она стояла, одной рукой опершись о косяк, в обтягивающем бархатном кафтанчике, затянутая богатым поясом. Ее юбка была неровной, асимметричной — слева доходила до щиколоток, справа же открывала мощное бедро над голенищем высокого сапога из лосиной кожи. На левом боку висел меч, на правом — стилет с большим рубином на рукояти.
— Языки проглотили?
— Это ведьмак, — буркнул Нохорн.
— Так что?
— Он хотел говорить с тобой.
— Так что?
— Это волшебник, — загудел Пятнадцатый.
— А мы волшебников не любим, — добавил Тавик.
— Спокойно, ребята, — сказала девушка. — То, что он хочет со мной поговорить, еще не преступление. Забавляйтесь дальше, и без скандалов. Завтра будет базарный день. Вы же наверняка не хотите, чтобы ваши выходки помешали ярмарке, такому важному событию в жизни этого милого городка?
В наступившей тишине раздался тихий паскудный смешок. Смеялся все еще беззаботно развалившийся на лавке Сиврил.
— Да ну тебя, Ренфри, — еле выдавил полукровка. — Важное… событие!
— Заткнись, Сиврил. Немедленно.
Сиврил перестал смеяться. Немедленно. Геральт не удивился. В голосе Ренфри зазвучало что-то очень странное. Что-то, похожее на багровые отблески пожара на клинках, вой убиваемых, ржание коней и запах крови. У остальных, видимо, тоже возникли подобные ассоциации, потому что бледность покрыла даже загорелое лицо Тавика.
— Ну, беловолосый, — прервала тишину Ренфри. — Давай выйдем в большую избу, присоединимся к старосте, с которым ты сюда пришел. Он ведь тоже, наверное, хотел бы со мной поговорить.
Кальдемайн, ожидавший возле стойки, увидев их, прервал тихий разговор с корчмарем, выпрямился и сложил руки на груди.
— Послушай-ка, госпожа, — твердо, не теряя времени на вступительный обмен любезностями, начал он. — От этого вот ведьмака из Ривии я узнал, что привело вас в Блавикен. Кажется, вам не нравится наш волшебник.
— Может. И что с того? — спросила Ренфри, тоже не очень вежливо.
— А то, что для ваших претензий есть городские или каштелянские суды. Кто обиды свои здесь на Лукоморье захочет оружно мстить, обычным разбойником считаться будет. И еще, что вы ранехонько вылетите из Блавикен вместе со своей чудной компанией, либо же я вас посажу в яму, пре… пре… Как это называется, Геральт?
— Превентивно.
— Вот именно, превентивно. Вы все поняли, дамочка?
Ренфри раскрыла кошель, висящий на поясе, и достала в несколько раз сложенный пергамент.
— Почитайте, староста, если вы грамотный. И никогда не называйте меня «дамочкой».
Кальдемайн взял пергамент, долго его читал, затем без слов передал ведьмаку.
— «Моим комесам, вассалам и вольным подданным, — вслух прочитал Геральт, — всем касающимся сообщаем, что Ренфри, принцесса крейденская, остается в наших службах и мила нам, тот гнев наш на голову свою притянет, кто бы памехи ей учинял. Одоэн, король…». «Помехи» пишутся через «о». Но печать похожа на настоящую.
— Потому что она и есть настоящая, — сказала Ренфри, вырывая у него пергамент. — Ее поставил Одоэн, ваш милостивый господин. Поэтому я не советую «помехи мне учинять». Как бы оно там не писалось, результат для вас может быть очень печальным. Так что, уважаемый староста, не можешь ты меня посадить в яму. И называть «дамочкой». Никаких законов я не нарушала. Пока.
