Марина Дяченко - Две
— У меня психологическое шоу.
— Я слышал, — хмыкает.
— Не смотрел?
— Нет времени.
— А на что у тебя есть время? Как ты женщин клеишь, например?
— Я им цветы дарю.
— Оригинал… А еще что?
— Конфеты. Мягкие игрушки.
— «Мадам, вот вам зайчик, лягемте в койку?»
— Ага. Примерно.
— Так ты бабник?
— Нет времени.
Смеюсь. И он смеется. Симпатяга.
— Ты на метле летаешь? — спрашивает сквозь смех.
— Летаю. А тебе что?
— Возьмешь покататься?
* * *Осторожно скатываюсь с краешка широкой кровати. Бреду в чужую незнакомую ванну (евроремонт, все путем), смотрю на себя в зеркало. М-да.
Включаю горячую воду. Лезу под душ.
Да уж. Полетали на метле.
Вода течет по лицу.
Елена
Стою под душем.
Кусочек плитки над ванной откололся. Аккуратный белый квадрат стоит у стеночки, как мольберт в ожидании Малевича.
Плачу. Или мне кажется.
«Откуда ни возьмись — как резкий взмах
Божественная высь в твоих словах —
Как отповедь, верней, как зов: „за мной!“
Над нежностью моей, моей, земной.
Куда же мне? На звук! За речь. За взгляд.
За жизнь. За пальцы рук. За рай. За ад…»
Почему человечество так тянется к мелодраме? К истории о том, как жила-была невинная душа, ее долго обижали, а потом она повстречала Прекрасного Мужчину…
Почему сегодня утром мне хочется оплакивать… невесть что, или невесть кого, кто даже не родился?
Я что, несчастна? Какая пошлость. Понятие о «счастье» и «несчастье» придумали авторы мелодрам…
«Звучи же! Меж ветвей,
В глуши, в лесу, здесь,
В памяти твоей,
В любви, внизу постичь —
На самом дне!
Не по плечу:
Нисходишь ли ко мне,
Иль я лечу»…
Реву белугой. И — о ужас — мне это нравится.
Лена
Закутавшись в огромный, на двадцать размеров больше, халат, выплываю из ванной.
Ого, квартирка. Можно заблудится.
Мой герой лежит, заложив руки за голову. У него чисто выбритые подмышки.
— Привет, — говорю деловито. — Ну что, сварить тебе кофе для полноты картины?
— Сам сварю, — отвечает. — А то ты мне еще что-нибудь на кухне сломаешь.
Поднимается. Не могу оторвать взгляд.
— Да по тебе анатомию мышц можно в школе изучать…
Хмыкает. Идет на кухню.
Я сажусь на то место, где он только что лежал. Смотрю на отпечаток его головы на подушке. Вдыхаю запах.
Мир вокруг вдруг теряет резкость. Беру подушку, как младенца.
Прячу в ней лицо.
— Ты что-то сказала?
Вскидываю голову.
Стоит в дверях. Вокруг бедер — алое полотенце победителя.
— Нет, — пожимаю плечами под халатом.
Наклоняет голову, будто прислушиваясь:
— Нисходишь ли ко мне — иль я лечу… Это стихи?
— Где?
Улыбается. Как будто я удачно пошутила.
— А кофе будет? — спрашиваю после неловкой паузы.
* * *Пьем кофе.
Разглядываю его внимательно. А он разглядывает меня. Хрустит своей морковкой, как чудовищных размеров заяц.
— Ты похож на зайца.
— Ну и что?
— Ну и ничего… Что ты так смотришь?
— Мне показалось…
— Что?
Отводит взгляд. Болтает ложечкой в чашке с чаем; ложка звенит.
— А ты когда-нибудь бывала в греческой кофейне?
— Нет, — отвечаю равнодушно.
— А у тебя нет… сестры-близнеца?
Гляжу на него оторопело:
— А почему ты спрашиваешь?
— Подумалось. Что, может быть, у тебя есть сестра-близнец…
— …И было бы неплохо трахнуть нас сразу вместе. Спасибо за завтрак, Витька, но мне на работу уже пора.
— Заставлять несчастных людей рассказывать о своих семейных проблемах?
— Давать возможность счастливым людям выплакать счастливые слезы в просоленную жилетку коллективного бессознательного… Пока, малыш. Спасибо, с тобой было клево…
Целую его в щечку.
Как легко и пикантно. Запах терпких духов.
Надеюсь, мы никогда больше не увидимся.
Елена
«В снегу, под небом синим, а меж ветвей — зеленым,
Стояли мы и ждали подарка на дорожке.
Синицы полетели с неизъяснимым звоном,
Как в греческой кофейне серебряные ложки».
Я никогда не бывала в греческой кофейне. И это не важно. Совершенно не имеет значения.
Сижу на подоконнике. Смотрю сквозь щели в моем витраже. Дети бегают на площадке. Воробьи возятся в ветках.
«Могло бы показаться, что там невесть откуда
Идет морская синька на белый камень мола,
И вдруг из рук служанки под стол летит посуда,
И ложки подбирает, бранясь, хозяин с пола».
Звонит телефон. Не буду брать трубку, ну его.
Звонит и звонит, вот наказание. Звонки ползут в воздухе, как длинные веревки вот-вот из-под удавленника.
— Алло.
— Леночка? — бодрый голос шефа. — Послушай, тут такая новая информация…
— Одну минуту, — говорю.
И кладу трубку рядом на тумбочку — голосом шефа вниз.
Лена
…Что он все-таки имел в виду? При чем тут греческая кофейня и сестра-близнец?
Впрочем, не важно. Совершенно не имеет значения; такие встречи хороши легким безболезненным расставанием.
Кстати, тот дуралей, что в конце концов оставил мне мои книжки на проходной, ухитрился приложить к Лорке и Кортасару уморительно трогательное послание. Нефиг, нефиг, закричали индейцы, что прошло, того не вернешь, а при случае можно перед кем-нибудь похвастаться, что переспала с Дымко…
Воображаю, какой обрушится град вопросов. И среди прочего главный: не опасно ли оказаться под такой огромной тушей?
Обнимаю подушку.
Чего я ждала? Что он и в постели будет красивым сильным животным?
Мужчина. Господи, все мы тоскуем о мужике…
Мачо, блин.
Нет, он не мачо… Он не виртуоз. Есть, наверное, разница между виртуозным исполнением — и скрипичной искренностью страстного дилетанта…
Правда, я не могу считать себя экспертом. Любой участник моей программы мне в этом деле фору даст.
Внутри меня полным-полно скребущих кошек. На кухне кто-то звенит посудой и вздыхает. Может быть, ветер.
— Не ной, — говорю вслух. — Вышло как вышло.
В ответ, разумеется, тишина.
— Что-то в нем есть, — говорю с ответным вздохом. — Что-то… Но это не важно. Совершенно не имеет значения.
