Марина Дяченко - Авантюрист
– Вы, господин… красивый. В жизни таких красавчиков не встречала. Я уж с хозяином сговорилась про комнату…
Ну как тут не быть польщенным.
Я тоскливо оглянулся на пирующих. Повезло мне – наследника Рекотарсов предпочли пьяному разбойнику, юному воришке и седому старикашке, который, если верить Судье, девчонок насилует до смерти…
А, собственно говоря?.. Шлюха как шлюха. Даже получше прочих – аппетитная… И несчастная к тому же. Окажется, что приговор Судьи в силе, – куда ей теперь?..
Меня передернуло. Это вино заставило на время забыть о седом парике на паучьих ножках, а теперь я вдруг вспомнил все: и мокрицу на стене, и обращенную ко мне нравоучительную тираду, и случившийся потом приговор, – я вспомнил Судную камеру, и некое подобие интереса, проснувшегося во мне во время лицезрения шлюхиных прелестей, увяло, как роза в песках.
– Ты уж с хозяином и обо всем прочем договорись, – посоветовал я, отворачиваясь. – А то ведь за комнату платить надо…
И, не оглядываясь, вернулся за свое место за столом – подле разбойника, спящего рылом в грибном соусе, пьяненького воришки и старикашки-ювелира, который все твердил, стуча пальцем по столешнице и постепенно наливаясь желчью:
– У призраков над человеческой жизнью власти нет! Нечего пугать-то… Пугало смирно… маломощное, пугало-то. Только ворон на огороде пугает…
* * *Женщина обиделась, но виду не подала. Сквозь мутную пелену, затянувшую мир после некоторого количества выпитого вина, я видел, как она подлащивается поочередно к хозяину трактира, к работнику и даже к поваренку – но все, преодолевая соблазн, дают ей от ворот поворот.
А ведь здесь таких, как мы – осужденных, – видели-перевидели. Всякий раз после Судной ночи в этот трактир заваливается ополоумевшая от внезапной свободы толпа… Возможно, эти опасливо приглядывающие за нами люди знают о приговорах Судьи куда больше нашего, и потому ароматная одинокая женщина не находит среди них сочувствия. Даже у мальчишки-поваренка, которому эдакое счастье перепадает нечасто. А разбойник надрался и спит, а воришка надрался тоже и пускает слюни, а я такой гордый, что самому противно, что ж ей, на старикашку кидаться?!
Сознание покинуло меня, кажется, всего на минуту – зато, когда я очнулся, была уже глухая ночь. Чисто вымытый пол пахнул мокрым деревом, разбойник постанывал на лавке, трактир был пуст, и только на лестнице, уводящей вверх, в жилые комнаты, скрипом отдавались крадущиеся шаги, ползла сквозь темноту горящая свечка да поднимались в такт шагам две обнявшиеся тени.
Я с трудом выпрямился. Завертелась, набирая скорость, пьяная голова. Карусель, да и только. Сучья карусель.
Повезло старикашке. Будто заранее знал – ни капли не выпил. Одной болтовней был пьян – и вот теперь тянется по лестнице, вдыхая приторно-сладкий запах ее духов. Вот скрипнула, отворяясь, дверь…
Обеими руками я свирепо растер лицо. Карусель приостановилась; ночь – время безнадежное. Сегодня я вдыхал запах пыли и травы, смотрел на солнце и верил, что теперь жизнь моя пойдет по-новому, забудутся волглые стенки, мокрицы и вши, весь последний месяц забудется напрочь…
«Дорожка твоя в тину, Ретано. Ты уже в грязи по пояс – а там и в крови измараешься…»
Светлое Небо, но зачем-то ведь на свете наплодилось столько дураков?! Если на ярмарку приезжает сборщик налогов – ну хоть кто-нибудь посмотрел бы внимательнее в его бумаги! Нет, поворчали и понесли – по доброй воле, чтобы неприятностей с властями было поменее. Сборщик натурой не брал, а только деньгами – кошелек к земле не тянет, это не корзины на спине таскать… Ну разве я так уж их ограбил?! Родовое поместье в упадке, денег из него не выжмешь, все равно что из камня молоко доить, а отпрыску Рекотарсов как-то жить надо, нет?!
Я ушел за день до прибытия настоящего сборщика. Тому сперва морду набили – за самозванца приняли, налоги-то сданы уже, честь честью… Потом от местного князя усмирительный отряд прискакал – плохо обернулась ярмарка. Кого-то, говорят, до смерти затоптали…
Потом мне рассказывали, что хозяин, разъярившись, взыскал недостающую в казне сумму с этого самого сборщика. А тот повесился на воротах… Все мне рассказали длинные языки. И на меня же потом навели – иначе как объяснить, что меня взяли на большой дороге, в двух днях пути от места происшествия?!
«Ты тот же разбойник – где лесной душегуб просто перерезает горло, ты плетешь удавку жестоких выдумок…»
Дурака никто никогда не винит. Дурака жалеют; если ягненок шляется по лесу, то виноват, конечно, волк. Красиво говорит Судья – «удавка жестоких выдумок»… Прямо по-книжному. Как с листа читает.
«Год тебе гулять. По истечении срока казнен будешь…»
Я вздрогнул. Мне померещились шаги – наверху, над головой, кто-то ступал босыми ногами, не иначе как старикашка собирается с силами для занимательного эксперимента. В силе или нет приговор Судьи?
Собственно, эти, опознавшие во мне лжесборщика, могли разорвать меня голыми руками. И остановило их одно: близость Судной ночи…
Может быть, они тоже дураки? Законченные? И считают, что одна неприятная ночь, проведенная в обществе тонконогого Судьи, сполна накажет меня за разоренную ярмарку и труп сборщика на собственных воротах?..
Где-то там, наверху, сейчас заскрипит кровать. А потом шлюха, помятая, но счастливая, нетвердой походкой спустится вниз и объявит со смехом: прав был старикашка, во всем прав! Нет у призраков власти над живыми людьми, один страх бесплотный…
Гм! А если Судья знает про сборщика – значит, и все, что он говорил про ювелира, тоже правда? И благообразный старикашка изнасиловал, а потом и убил девчонку, бывшую у него в услужении?!
Мне сделалось дурно. Поплыл перед глазами вымытый пол, новой каруселью завертелась голова, захотелось лечь лицом в стол и подольше не просыпаться…
А потом сверху послышался тяжелый удар. И целую секунду было тихо. И еще секунду.
…От крика дрогнули огоньки свечей. Кричала женщина – да не обычным женским визгом, а с подвыванием, взахлеб, будто от нестерпимого ужаса, будто коврик у ее кровати поднялся на членистые лапы, алчно засучил бахромой и кинулся на горло – душить…
От крика заворочался на лавке разбойник. От крика проснулся воришка и повел бессмысленными глазами. Застучали по всему дому двери, из комнаты для слуг высунулся перепуганный сонный работник.
Она все кричала. Не уставая.
Трухлявые ступеньки чуть не лопались под ногами. Я рывком подскочил к двери, за которой захлебывалась воплем женщина, и вломился, судорожно отыскивая на поясе несуществующий кинжал.
В комнате горела единственная свечка. Шлюха стояла на кровати в чем мать родила. Стояла, чуть не упираясь затылком в низкий потолок, и вопила, прижимая ладони к нагой груди. С первого взгляда мне показалось, что в комнате больше никого нет, но женщина смотрела вниз, в угол, я ожидал увидеть там, что угодно, хоть и вставший на членистые лапы прикроватный коврик…
