Урсула Ле Гуин - Взросление в Кархайде
Моя голова склонилась в утвердительном кивке.
– Я понимаю.
– Нет, не понимаешь! – выпалила моя мать, позабыв смутиться. – Ты просто помни это.
– А если… ну… – сорвалось с моих уст; моя мать терпеливо ждала. – А если я, если я войду, ну, войду как женщина, то мне, ну, надо ли мне…
– А-а, – сказала Гуир. – Не беспокойся. Пройдет не меньше года, прежде чем ты сможешь забеременеть. Или зачать. На этот раз не беспокойся. На всякий случай остальные за тобой присмотрят. Они все знают, что это твой первый кеммер. Но помни, важно, с кем ты будешь вначале. Избегай, ох, избегай Каррида и Эббеча и еще кое-кого.
– Пойдем! – крикнул Дори, и мы снова выстроились в процессию, чтобы спуститься вниз и пересечь центральный холл, где все восклицали: «Хайя Сов! Хайя Сов!» – а повара били в свои сковородки. Мне хотелось умереть. Но они, казалось, все были так счастливы, так радовались за меня, что и жить мне тоже хотелось.
Мы вышли из западных ворот и через залитые солнцем сады направились к дому кеммера. Таге Эреб имеет общий дом кеммера с двумя другими Очагами Эреба; это прекрасное здание, украшенное фризами глубокой резьбы в стиле Старой Династии, сильно пострадавшее от капризов погоды за пару тысячелетий. На красных каменных ступенях вся моя семья расцеловала меня, бормоча «благослови Тьму» или «хвала акту Сотворения»: и моя мать основательно подтолкнула меня в плечо – такой толчок на счастье называют «открывающим санный путь», – когда мне настала пора отвернуться от них и войти в эту дверь.
Привратник уже поджидал меня – странный с виду, немного сутулый, с бледной морщинистой кожей.
Мне стало ясно, что это и есть тот Эббеч, о котором так много толковали. Встречать его мне не доводилось, только слышать о нем. Он был привратником нашего дома кеммера, полумертвым – то есть человеком, находящимся в кеммере постоянно, как чужаки.
Некоторые люди такими и рождаются. Иных можно излечить – а неизлечимые и те, кто не желает исцеления, обычно живут в Цитадели, постигая науки, или становятся привратниками. Это удобно и для них, и для нормальных людей. В конце концов, кому еще захочется жить в доме кеммера? Но тут есть свои издержки. Если ты входишь в дом кеммера в торхармене, в готовности обрести пол, и первым, кого ты встречаешь, оказывается мужчина, его феромоны тут же и на месте сделают тебя женщиной, хотелось тебе того в этом месяце или нет. Ответственные привратники, разумеется, держатся подальше от любого, кто не просил их приблизиться. Но постоянный кеммер навряд ли развивает такую черту характера, как ответственность – равно как и пожизненные прозвища «полумертвый» и «извращенец», я полагаю, этому не способствуют. Моя семья явно не доверяла способности Эббеча держать свои руки и свои феромоны от меня подальше. Но они были к нему несправедливы. Он уважал первый кеммер в той же мере, как и любой другой человек. Он приветствовал меня по имени и показал, где я могу снять свои новые башмаки. А потом он произнес слова древнего ритуального приветствия, пятясь от меня через холл. Впервые мне довелось услышать слова, которые впредь мне предстояло услышать много-много раз в течение многих лет.
Ты пересекаешь землю.
Ты пересекаешь воду.
Ты пересекаешь снег.
И приподнятый финал на входе в центральный холл:
Мы вместе пересекаем лед,
Мы вместе входим в Дом,
Входим в жизнь и приносим жизнь!
В сотворении, славься!
Торжественность этих слов тронула меня и отвлекла от напряженной сосредоточенности на себе. Как и в Цитадели, на меня снизошла знакомая уверенность, рожденная тем, что я являюсь частью чего-то неизмеримо старшего и большего, нежели лично я, даже если оно и кажется мне новым и странным. Мне нужно довериться этому и стать тем, чем оно меня сделает. В то же время меня охватило возбуждение. Все мои чувства были необыкновенно обострены, как и в течение всего утра. Все притягивало мое внимание – красивая голубая окраска стен, легкость и живость моих собственных шагов, текстура дерева под моими босыми ногами, звук и значение ритуальных слов, да и сам привратник. На мой взгляд, он выглядел интригующе. Эббеч был никак уж не красив, и, однако, мне было заметно, как музыкально звучит его глубокий голос, а его бледная кожа была привлекательней, чем мне когда-либо мыслилось. Мне было внятно его страдание; странная, должно быть, у него была жизнь. Мне хотелось заговорить с ним. Но когда он закончил приветствие, держась у двери поодаль от меня, навстречу мне устремилась высокая фигура.
Мне было радостно увидеть знакомое лицо: то был главный повар нашего Очага, Каррид Арраг. Будучи, как и многие повара, особой бурного темперамента, Каррид частенько примечал меня, шутливо задирая, заступая мне дорогу, кидал мне лакомый кусочек: «Держи, малышня! Нарасти себе побольше мяса на костях!» А теперь при виде Каррида на меня навалилось осознание множества новых фактов: и того, что Каррид обнажен, и того, что нагота его не была подобна наготе людей Очага, но была значимой наготой, что он не был Карридом, знакомым мне по Очагу, а сделался дивно прекрасным, что он был именно «он», и что моя мать предостерегала меня на его счет, что я хочу прикоснуться к нему, что я боюсь его.
Он принял меня в объятия и прижал к себе. Его клитопенис, словно кулак, просунулся между моих ног.
– Эй, полегче, – сказал ему привратник, и в комнату вошли другие люди, казавшиеся мне большими сгустками смутного сияния, полного теней и тумана.
– Не бойтесь, не бойтесь, – сказал Каррид с жестким смешком и мне, и им. – Разве же я стану вредить своему порождению, а? Я просто хочу быть тем, кто даст ей кеммер. Как женщине, как настоящей Таде. Я хочу дать тебе эту радость, малютка Сов.
Во время своей речи он раздевал меня, снимая мой хайэб и рубашку большими, жаркими, торопливыми руками. Привратник и прочие наблюдали пристально, но не вмешивались. Меня охватила полная беззащитность, беспомощность, унижение. Я вырывалась, боролась, пыталась поднять и надеть рубашку. Меня трясло от жуткой слабости. Я едва могла стоять. Каррид неуклюже помогал мне; его большая рука поддерживала меня. Я прислонилась к нему, ощущая жаркую дрожь его кожи – чудесное ощущение, словно солнечный свет, словно отблеск пламени. Я прижалась крепче, подняв руки так, что наши тела скользнули друг к другу.
– Эй, погоди, – сказал он. – Ох, ты и красавица, ох, ну Сов же, эй, заберите ее, так не годится!
И он отстранился от меня, смеющийся, но и действительно возбужденный, его клитопенис восхитительно стоял. Я осталась полуодетая, на подгибающихся ногах, изумленная. Глаза мои затуманились, и я ничего толком не различала.
