Саша Молох - Клинок Ворона
Однако усилия того стоили. В кольце ельника обнаружилась идеально круглая, словно вычерченная циркулем, полянка, метров шести в диаметре. Землю здесь устилал мягкий ковер из желто-рыжей, как последние закатные лучи, прошлогодней хвои. Ступать по этому настилу было мягко и приятно. Но главной достопримечательностью полянки оставался стоящий четко в центре пень. В него был небрежно воткнут нож. Вертикальное положение он удерживал лишь чудом, зацепившись лезвием за неровный край.
Таких произведений искусства мне находить еще не доводилось. Черный, как ночь, словно целиком высеченный из куска базальта, но обладающий необычным матовым отблеском. Неяркие августовские лучи, пробравшись сквозь густые заросли, задумчивыми бликами бродили по простой, лишенной узоров рукояти, иногда перебираясь на мощное длинное лезвие, с аспидно-черной полосой кровостока. Это был скорее не нож, а кинжал, решила я после некоторых раздумий. Длинный, около сорока сантиметров, с обоюдоострой заточкой. «Тяжелый, наверно. Вон какая щербина на пне осталась. Кто ж такую красоту в лесу забыл? ».
— Эй! Есть кто живой?! — кричать в лесу и привлекать к себе излишнее внимание не люблю, но такие штуки просто так никто без присмотра не оставит. Наверно, хозяин где-то поблизости, просто отошел на минуту. — Эй! Чей нож?!
Отклика не было. Только где-то вдалеке надрывно забрехала собака, да легкий ветер прошелестел по верхушкам ельника.
«Значит, и вправду потеряли», — с удивлением подумала я и потянулась к рукояти. На ощупь она оказалась теплой и бархатистой, словно кротовья шкурка. Едва успев это отметить, я уже была вынуждена выбираться из сугроба.
Все случилось мгновенно, без оповещений в виде сотрясения земли или ударившей с неба молнии. Прикосновение, теплый камень, и сразу за этим полный рот снега.
— Это ты виноват, что я здесь очутилась!
На мои обвинения нож не реагировал, что, в общем-то, неудивительно. Он продолжал тихо лежать на белом покрывале, отражая смутный свет одной из лун. Странно, но снег под ним даже не примялся.
— Ну что, роковая находка? Не желаешь меня домой отправить? Не желаешь — не надо. В таком случае составишь мне компанию. Места тут странные, с тобой как-то надежней будет, — флегматично пробурчала я, пристраивая нож за ремень джинсов. Класть его на дно рюкзака не хотелось, хотя весил он немало, и носить такую тяжесть на боку было не самой блестящей идеей.
Вы когда-нибудь пробовали идти по глубокому снегу, да еще в кроссовках, останавливаясь через каждые десять метров, чтобы их вытряхнуть? Промучавшись таким образом около получаса, я махнула на все рукой, стянула с себя обувь, ставшую ненужной обузой, и спрятала ее в рюкзак. Благо, холода я до сих пор не чувствовала.
Идти босиком было значительно проще, а мой рост помогал окончательно не завязнуть. Начиная с первого класса, я вытерпела по этому поводу столько же насмешек, сколько перепало гадкому утенку из сказки Андерсена: «строительный кран», «телебашня», «тетя Степа», «маяк» — мальчишки в школе ухитрялись придумывать мне до десяти прозвищ в день, а учитель физкультуры настаивал на том, что меня обязательно нужно отправить в спортивную школу, заниматься баскетболом. Потом все сошло на нет: ребятам надоело дразнить человека, который в ответ только улыбается (этой хитрости научил меня папа — сработало безотказно). В спортивную школу я так и не пошла, а к девятому классу большинство мальчишек догнали, а то и перегнали меня в росте.
Сейчас я только тихо радовалась тому, что вымахала такой каланчой. Страшно представить, чтобы случилось, окажись я ростом с гнома. Никакой сенбернар бы не нашел!
Двигаться со скоростью тяжелораненой улитки, пробивая себе дорогу сквозь снежное крошево, оказалось трудным и неинтересным делом. От скуки я стала вспоминать любимые песни, тихонько напевая их себе под нос. Любимые песни закончились, и пришел черед не очень любимых, затем тех, слова которых я помнила только наполовину. Музыкальный репертуар иссяк. Пришлось перейти на стихотворную программу. В ход пошли: впаянный в голову со школьной скамьи Пушкин; любимый мною Лермонтов; забытые Некрасов, Фет, Блок, Есенин... Когда в запасниках осталась только «Песнь о соколе» Горького, я решила передохнуть. К слову, усталости не было, впрочем, как и жажды, голода или каких других потребностей. Словно в этом лесу все старые законы стали недействительны, а о новых мне еще не сообщили.
Усевшись прямо в снег, я погрузилась в изучение недр рюкзачка. Удручающе пусто. Небрежно запакованные в пакет бутерброды энтузиазма не вызвали, промокший коробок спичек тоже сейчас был ни к селу, ни к городу. Зато в боковом кармашке обнаружился компас. Я о нем совсем забыла, увлекшись проверкой на практике знаний по природоведению. Короткого взгляда на циферблат вполне хватило — стрелка, которой полагалось при любых обстоятельствах указывать на север, медленно вращалась вокруг своей оси, нагло убеждая, что север со всех сторон, впрочем, как и юг.
— Дурдом, — констатировала я, спрятав обратно в кармашек сошедший с ума механизм, и продолжила свой путь в неизвестном направлении по загадочному маршруту.
Прошло уже больше пяти часов, как я занималась ориентированием на не особо пересеченной местности. В окружающем пейзаже изменений не произошло — сумерки, деревья, снег, тишина — все оставалось на своих местах. Я продолжала упрямо тащиться вперед. Было чертовски скучно — никаких неожиданностей, опасностей и тому подобной романтической чепухи.
Шаг. Еще один. Думаю, со стороны я больше всего напоминала страуса, забредшего в тайгу — каждый раз, чтобы вытащить ногу, мне приходилось задирать колено чуть ли не до подбородка. Еще шаг. Ногу выше. Однообразие притупляло внимание. От него мой мозг постепенно выключался, передавая рефлексам управление телом. Шаг. Еще. Еще, еще...
Решив провести следственный эксперимент, я закрыла глаза. Несколько метров удалось пройти в блаженной темноте, без опостылевшего вида на снег и черные тени деревьев. Потом я благополучно врезалась в ствол. Глаза раскрылись сами собой.
Возмущенно потирая ушибленный лоб, я уже открыла рот, для того, чтобы выразить свое негодование, и тут же со стуком его захлопнула. Даже язык прикусила.
Передо мной была копия той полянки, на которой я нашла странный нож. Только вот не было здесь ни пня, ни ковра из хвои — лишь черный блестящий песок и костер, горящий ровно в центре. Бледно-зеленое пламя рваными языками металось на несуществующем ветру.
— Есть кто живой? Пустите на огонек!
Тишина раскололась от моего хриплого голоса, тактично выждала секунду, и, сгустившись, снова обступила со всех сторон.
