Мэри Стюарт - Сага о короле Артуре
Она поволокла меня к дому, громко взывая ко всем своим святым и требуя, чтоб я пошевеливался, — она явно решила даже не обсуждать тот факт, что я был прав насчет приезжих.
— Ах, святой апостол Петр, и зачем только я наелась угрей на обед? Всегда меня от них в сон клонит! И надо ж, чтоб именно сегодня! Ну-ка, быстро, — она втолкнула меня в комнату, — скидывай эту рвань и надевай хорошую тунику. Что-то тебе Господь посылает? Ничего, сейчас узнаем! Скорей, скорей, детка!
Комната, где я жил вместе с Моравик, была маленькой, темной, рядом с комнатами прислуги. Там все время пахло жареным из кухни, но я любил этот запах; любил и старую грушу, обросшую лишайниками, — она заглядывала в самое окно, и летом по уграм на ней пели птицы. Мое ложе находилось прямо под окном. Кровать не кровать — просто доски на чурбаках, ни резьбы, ни спинки. Я слышал, как Моравик говорила другим слугам, думая, что я не слышу, что это, мол, не место для королевского внука, а мне — что ей так удобно: поближе к прочим слугам. Да там было и неплохо: Моравик следила, чтобы мой тюфяк всегда был набит свежей соломой, а шерстяное одеяло было ничуть не хуже, чем у моей матери в ее большой комнате рядом с королевской опочивальней. Сама Моравик спала на соломенном тюфяке на полу у двери, и это ложе иногда делил с ней большой волкодав, который спал у нее в ногах и вечно чесался и охотился за блохами, а иногда Кердик, конюх, сакс, которого взяли в плен во время набега много лет назад и женили на одной из наших девушек. Через год она умерла родами, и ребенок тоже, но Кердик остался и, видимо, был вполне доволен своей участью. Я однажды спросил Моравик, зачем она пускает собаку в комнату, если все время жалуется на вонь и блох; не помню, что она ответила, но я и так знал, что пес здесь затем, чтобы предупредить, если кто ночью войдет в комнату. Кердик, конечно, не считается: при виде него пес только стучал хвостом по полу и уступал ему место. Наверно, Кердик приходил за тем же, за чем и пес, — ну и не только за этим. Моравик на эту тему особо не распространялась, и я тоже. Считается, что дети спят очень крепко, но я даже совсем маленьким иногда просыпался по ночам и тихо лежал, глядя на звезды за окном — они блестели в ветвях груши, как серебристые рыбки в рыбацкой сети. Что делали Кердик с Моравик — меня не занимало: он стерег меня по ночам, как она днем, вот и все.
Моя одежда хранилась в деревянном сундуке у стены. Он был очень старый, расписанный изображениями богов и богинь наверно, его привезли аж из Рима. Роспись потускнела, стерлась и осыпалась, но на крышке еще виднелась непонятная сцена: какое-то место, вроде пещеры, бык, человек с ножом, кто-то еще со снопом и еще одна фигура в углу — она почти совсем стерлась, но у нее был нимб вокруг головы и в руке посох. Сундук был отделан кедровым деревом; Моравик сама стирала мою одежду и перекладывала ее пахучими травами из сада.
Она откинула крышку так резко, что та стукнулась об стену, и вытащила лучшую из двух моих хороших туник, зеленую с алой каймой. Она крикнула: «Воды!», одна из служанок принесла, и Моравик отругала ее, что та пролила воду на пол.
Снова прибежал толстый слуга и, запыхавшись, велел нам поторопиться. Моравик только обругала его за все труды, но вскоре меня снова поволокли вдоль колоннады через большую дверь с аркой в главную часть дома.
Зал, где король принимал гостей, был высокий и длинный; пол был выложен черными и белыми плитами, а посередине — мозаика: бог с леопардом. Мозаика была выщерблена и разбита: по заду постоянно таскали тяжелую мебель и ходили в сапогах. Одной стороной зал выходил на колоннаду, и зимой там разводили огонь, прямо на полу, на месте вынутой плиты. Пол и столбы в том месте почернели от дыма. В дальнем конце стоял помост, и на нем большой трон деда, а рядом — трон поменьше, для королевы.
Дед сидел на троне, Камлах стоял по правую руку от него, а Ольвен, жена деда, сидела по левую. Ольвен была его третьей женой. Моложе моей матери, темноволосая, молчаливая, довольно тупая девица; кожа напоминала парное молоко, волосы спадали до колен; она пела как птица и шила очень хорошо, но вряд ли умела что-нибудь еще. Мать, наверное, любила и немножко презирала ее. Во всяком случае, они хорошо поладили, против всех ожиданий, и я слышал, как Моравик говорила, что моей матери гораздо легче живется с тех пор, как умерла вторая жена короля, Гвиннет, — это было в прошлом году, — и через месяц ее место на ложе короля заняла Ольвен. Я любил бы Ольвен, даже если бы она шлепала меня и смеялась надо мной, как Гвиннет, потому что Ольвен хорошо пела, но она всегда была добра ко мне — по-своему, робко, незаметно, и, когда короля не было поблизости, учила меня музыке и даже давала свою арфу, так что я немножко научился играть. Она говорила, что у меня есть слух, но мы оба знали, что скажет король, если узнает про такое баловство, так что она держала свою доброту в секрете, даже от моей матери.
Теперь она не обратила на меня внимания. И никто не обратил, кроме моего кузена Диниаса, который стоял на помосте, рядом с креслом Ольвен. Он был незаконным сыном, которого дед прижил от рабыни. Рослый семилетний мальчишка унаследовал отцовские рыжие волосы и его же норов. Он был силен для своих лет и совершенно ничего не боялся: пользовался расположением короля с тех пор, как в пятилетнем возрасте ухитрился прокатиться на одном из отцовских коней, необъезженном гнедом стригунке, который промчался с ним через весь город и стряхнул лишь тогда, когда врезался в вал высотой по грудь. Дед собственноручно выпорол Диниаса, а потом подарил ему кинжал с золоченой рукояткой. С тех пор Диниас требовал, чтобы его звали принцем — по крайней мере, остальные ребята, — и к другому бастарду (то есть ко мне) относился с величайшим презрением. Сейчас, когда он взглянул на меня, лицо у него было каменное, но левой рукой (той, что дальше от отца) он сделал грубый жест, а потом выразительно рубанул ею вниз.
Я задержался в дверях. За спиной нянька одернула на мне тунику и подтолкнула в спину между лопаток.
— Ну, иди. Выпрямись. Да не съест он тебя.
И словно в доказательство того, что это неправда, вытащила все свои амулеты и забормотала молитву.
В комнате было полно народу. Многих я знал, но были и чужие — наверное, это их я видел на мосту. Их предводитель сидел поблизости от короля, справа от него, в окружении своих людей. Это был тот крупный темноволосый человек, которого я видел, с окладистой бородой, хищным крючковатым носом и толстыми руками и ногами, закутанный в алый плащ. По другую сторону от короля, не на помосте, а внизу, стояла моя мать с двумя своими женщинами. Мне нравилось видеть ее такой: сейчас она оделась как принцесса, в длинное платье из кремовой шерстяной материи — оно ниспадало до самого пола ровными складками, словно деревянное. Ее распущенные волосы дождем струились по спине. На ней был синий плащ с медной застежкой. Лицо бледное, но очень спокойное.
