Олег Говда - Сабля и крест
Казаки отрицательно помотали чубами.
— Ну и ладно, — махнул рукой человечек. — Вольная Степь большая, всех знать и упомнить — голова треснет. Курите, курите, — спохватился, видя, что казак не спешит натаптывать люльку* (*укр., - трубку), а продолжает внимательно рассматривать кисет.
— Обязательно, — пробормотал Гарбуз, распуская шнуровку и доставая из мешочка пучку табака. — Странно, но чудится мне, что я уже когда-то видел похожую цяцьку. Вот только никак не припомню, в чьих руках именно.
— А ну-ка… — заинтересованно потянулся к кисету Лис. Оглядел внимательно и к явному облегчению Панька отрицательно помотал головой. — Нет, мне этот кисет точно не знаком. Потом сунул пальцы внутрь и со словами: — А тут еще что-то есть! — вытащил наружу большой нательный крестик на толстой серебряной цепочке.
— Вот это да! — удивленно воскликнул Гарбуз, окидывая Панька внимательным взглядом из-под прищуренных век. — А чего это ты, добрый человек, крестик не на шее, как положено всякому христианину, а в кисете с табаком носишь? Или это не твой? И ты его вместе с кисетом с мертвого казака снял? От того и вышивка мне знакомой кажется? Ну, признавайся, вражина! Да всю правду говори, как на исповеди! Не то… — пригрозил кулаком, — хуже будет.
— Придумал тоже, — с обидой в голосе потянулся за кисетом Панько. — Я ж не из церкви иду, а из басурманского рабства сбежал. Будто сам не знаешь, что за крестик на шее, там голову мигом, по эту самую шею, снимут. А в табак спрятал, поскольку он для татарина самая бесполезная вещь. Никогда не тронет… И потому это самое надежное место, если хочешь уберечь от их лап что-то ценное. Понятно? Отдавайте мой кисет обратно, если уважить не хотите…
— Ну, извини, пасечник, — Лис примирительным жестом протянул Рудому Паньку нательный крестик. — Не хотели обидеть. Но, согласись: странно находить святыню, спрятанную в табаке?
Тот что-то невнятно проворчал в ответ и демонстративно напялил цепочку на шею, прямо поверх лохмотьев, как поп поверх риз. Как будто хотел сказать: я теперь на своей земле, так пусть все видят и больше не сомневаются в том, что перед ними христианин! Во всяком случае, запорожцы подумали именно так.
А спустя пару минут казаки дружно набили табаком трубки, но не спешили закуривать, вежливо дожидаясь, когда к ним присоединится хозяин угощения.
— На меня не смотрите, панове-товарищи, — сказал Панько, — я и от еды так захмелел, будто горилки хлебнул. Да и люльки у меня своей нет. Завтра найду подходящий корень и вырежу себе… — а потом вынул из огня тлеющую веточку и поднес ее Лису.
Это объяснение более чем понятное: люлька не ложка — свою чужому никто не предложит. Побратиму только, да и то. Запорожец сочувственно покивал, а потом принял огонь и стал раскуривать табак.
— А ты, парень, чего ж, не угощаешься? — обратился Рудый к Байбузу, заметив, что юноша единственный, кто не потянулся к кисету. — Не обижай, горемыку… Я же от всего сердца предлагаю. Или ты еще годами на казака не вышел, и тебе мамка дымить не разрешает? — поддел насмешливо. — Курите, братцы, курите — а я тем временем вам о своей бесталанной доле поведаю. Если интересно будет послушать…
Остап неуверенно хмыкнул, потому что и в самом деле не любил смолить табак, а трубку носил для того, чтобы придать себе вид бывалого казака. Но теперь, после подобной шпильки, и он отказываться не стал. Зачем выставлять себя на посмешище и почем зря обижать хорошего человека? Парень неумело натоптал филигранно вырезанный дедом Карпом чубук, прикурил, затянулся разок, так, чтоб увидела вся компания, и поднялся.
— Иду караулить, — объяснил встревожено вскинувшемуся, Паньку. — Мы тут все ж не на рыбалке, а в дозоре… Максим не забудь меня сменить, на рассвете.
Пайда больше для порядка, еще раз рыкнул на неприятного ему незнакомца и мощным прыжком метнулся за хозяином. А нечистый украдкой проводил их настороженным взглядом, пока молодой запорожец и негостеприимный зверь не скрылись за вершиной кургана.
— Не обидишься на нас, — спросил у Панька Лис, зевая во весь рот, — если мы еще подремлем немного? Совсем не выспался.
— Буду только рад, — искренне ответил тот. — Я ведь и сам едва на ногах держусь… Да и куда нам спешить? Днем успеем наговориться.
— И то верно, — кивнул Гарбуз. — Тогда бери Остапову попону и ложись, где хочешь. А хоть и в шалаш забирайся, если продрог… Утром, как искупаешься, подберем тебе чего из одежды, а то — смотреть срам.
Панько еще раз сонно поблагодарил запорожцев за оказанное гостеприимство, завернулся с головой в предложенную попону и прикорнул прямо там, где сидел. Со стороны должно было казаться: человек так умаялся, что уже и улечься удобнее не в силах. Глядя на него, запорожцы только головами сочувственно покачали. Эка, мол, злая судьбина человека заездила…
А еще через несколько минут и сами крепко и беззаботно уснули. Слишком беззаботно и чересчур крепко…
Когда костер потух настолько, что жар в нем едва теплился, Панько тихонько поднялся и подкрался к сладко сопящим казакам.
— Лис! Гарбуз! — позвал громко. — Эгей, казаки! Спите, что ли?!
Но те даже не ухом не повели.
Тогда Панько наклонился ближе, какое-то мгновение прислушивался к их размеренному дыханию, а потом с силой дернул рыжеволосого казака за плечо.
— Вставай! Тревога! Татары!
Но, Лис и не думал просыпаться.
Тогда плюгавый человечек изо всех сил пнул запорожца под ребра и зло рассмеялся, когда тот, проворчав что-то невнятное, перевернулся на другой бок.
— Ну что, панове запорожцы, воины православные, по нраву ли пришлось вам мое угощение?.. Хе-хе-хе… Теперь будете спать, пока мои узкоглазые приятели каленым железом вас не разбудят. Ишь, удумали со мной шутки шутить. Один прячет, всякий хлам в седло, другие — каверзные догадки строят… — приговаривая все это, Рудый Пасечник брезгливо, словно грязь, двумя пальцами, морщась и сопя, как от зубной боли, стащил с себя крестик и снова сунул его в кисет с табаком.
— Так-то лучше… — вздохнул облегченно. — Ф-фу, словно тысяча взбесившихся клопов искусала… — потер шею… — Думал, не вытерплю больше. Ну, вы спите, спите. А я пойду, взгляну, как там ваш товарищ?.. Надеюсь, ему мой табачок тоже понравился.
Панько неспешно выбрался на вершину кургана, огляделся и, уже не таясь, довольно захохотал в полный голос. Остап Байбуз тоже крепко спал, одурманенный сонным зельем, которое Панько заранее подмешал в курительный табак.
Один только Пайда скалил клыки на подлого человечка и тихо рычал. Он бы охотно разодрал в клочья это противное и вонючее существо, но хозяин не отдавал такого приказа, а гепард никогда бы не посмел нападать на человека по собственному усмотрению. Несмотря на исходящие от него недобрые флюиды, которые зверь ощущал не менее отчетливо, чем устойчивый запах гнили.
