Дмитрий Емец - Лестница в Эдем
Меф покачал головой.
– Нет. Даф уникальна. Она в каждом человеке видит только хорошее, хотя бы его была всего капля. Даже если ей попадется пьяница с разбитым лицом, который сидит в луже и кроет всех трехэтажным матом, она не увидит всей этой грязи, а увидит, что у него несчастные добрые глаза. Не хило, а? Мне такому вовек не научиться.
Держа нож в руках, Евгеша подошел к дверям, приоткрыл их и прислушался, нет ли в коридоре буйных озеленителей. Все было тихо, и Мошкин заторопился.
– Ну все, я пошел! Так ты придешь сегодня в пять? Что передать Арею? – спросил он нетерпеливо.
– А чего Арею от меня надо? – поинтересовался Меф, вспоминая, что в этом и была цель визита Евгеши.
– Понятия не имею. Он мне не докладывается. Да и работы сейчас завал – головы не поднимешь. Даже Тухломона припрягаем. Припрягаем ведь, да? – привычно засомневался Евгеша.
– Тебе виднее. А где Улита?
– Точно не знаю. В Питере, кажется.
– Чего она там делает? – удивился Меф.
– А я без понятия. Арей послал. Значит, в пять ты будешь? Не подведи, а то меня прикончат.
И Мошкин умчался.
* * *Из отгороженной шкафом кухни выглянула Дафна, только что закончившая разучивать очередную атакующую маголодию. Дело у нее продвигалось туго. Даф многократно ловила себя на мысли, что в Эдеме освоила бы эту маголодию раз в семь быстрее. Легкие и эфирные, стражи света от жизни в человеческом мире тяжелели, привязывались к телам, обросли их привычками, и то, что прежде казалось естественным, как дыхание, становилось с каждым днем все более сложным.
Даже Эссиорх признавался, что был день, когда он, проснувшись утром, долго лежал, смотрел в потолок и болезненно пытался вспомнить: кто он – действительно хранитель или мотоциклист, которому приснился путаный и яркий сон?
– Евгеша заскакивал. Арей зовет меня сегодня вечером. Пойдешь со мной? – спросил Меф.
– Разумеется. Тебя одного в этот темный гадюшник я не отпущу. Кстати, хотела спросить. Ты опять трогал мою флейту? – строго спросила Дафна.
– Откуда ты знаешь?
– На ней следы яичницы. А кто еще, кроме бывшего темного стража, может играть на флейте, даже не вытерев губы? Ну и как? Вышла у тебя хоть одна маголодия?
– Нет.
– Это оттого, что ты стараешься играть пальцами и дыханием, как обычные флейтисты. Тут же так просто не отделаешься. Надо душу вкладывать, сердце, все светлые помыслы… Губы – это глубоко вторично, особенно если на них яичница, – пояснила Дафна.
Меф хмыкнул.
– Слушай, а почему Мошкин служит мраку? Он же вроде как светлый, – поинтересовался он.
– В том-то и беда, что вроде как. А того хуже, что он вялый. Иному доброму, но вялому дальше до света, чем какому-нибудь отрицательному, но цельному Чимоданову… К сожалению, так. Много думать о добре и одновременно не совершать добра хуже, чем не думать ни о чем вообще, тупо творя зло, – грустно ответила Даф.
– Ага. С Петруччо в этом смысле попроще. У него жизненная позиция лежачего камня.
– А какая позиция у камня? – не поняла Даф.
– Ну как какая? Каменная. Не делает совсем ничего, морду держит кирпичом и так мешается, что все его обходят, – сказал Меф.
Дафна кивнула. Она ухитрялась в одно и то же время слушать Мефа, следить за котом, убирать со стола и переселять на книжную полку валявшиеся на диване книги. «Моя семиделочка Юлия Цезаревна!» – порой дразнил ее Меф, потому что Дафна могла делать одновременно дел семь, из которых дел примерно пять делались качественно, остальные же шли вынужденным самотеком.
Даф распахнула форточку и, отловив за кожистое крыло, вытолкнула за окно Депресняка, который как-то слишком задумчиво смотрел на стоявшие у двери ботинки Мефодия. Дафна очень хорошо знала все немногочисленные мысли своего кота и предпочитала не рисковать.
Депресняк некоторое время болтался на раме, а затем неохотно, делая всем и самому себе одолжение, спрыгнул на газон. Выглядел газон неважно, и произрастали на нем только фантики и окурки. По туманной причине общежитие свое озеленители упорно не озеленяли. Видно, срабатывало старое правило, по которому сапожник остается без сапог, а озеленитель без травы.
– Я тебя предупреждала: не оставляй ничего на полу! – напомнила Дафна Мефу.
– Что мне, ботинки в морозилку, что ли, прятать? – огрызнулся тот.
– Если тебе так проще – прячь в морозилку. Все равно мы ею не пользуемся, – терпеливо согласилась Даф.
– Ботинки – те да. А вот меч в холодильник не поместится, – мрачно прикинул Меф.
– А что, он и его пометил?
– Пытался. Но со всей дури брошенная подушка летит примерно со скоростью двадцать километров в час, или шесть метров в секунду, – сказал Меф, имевший довольно четкое математическое мышление.
Мобильник Буслаева, лежащий на столе, дернулся и, съезжая по полировке от виброзвонка, заиграл егерский марш.
– Опять Ромасюсик, – сказала Дафна, взглянув на него.
Меф передернулся.
– Я не буду отвечать!
– Лучше ответь, а то опять отрезанные трубки будут трезвонить или голос из раковины забулькает, как позавчера! Ты же знаешь, какой он приставучий!
– Он приставучий, а я упрямый, – сказал Меф, решительно выключая мобильник.
– Чего так плохо? Разве ты не пойдешь к Прасковье? – не без коварства удивилась Даф.
– Да не хочу я туда ходить! Там ужасно мерзко! Прасковья сидит и глазами меня пожирает, а в углу торчит Ромасюсик и противно сосет леденец. С причмокиваниями, гадко так! Натуральный суккуб, только естественного происхождения! – кривясь, сказал Меф.
Даф отвернулась, пряча улыбку. Она видела, что ее система приносит результаты.
Не так давно Дафна сообразила, что запрещать Мефу принимать постоянные приглашения Прасковьи бессмысленнее, чем заливать костер бензином. Меф или пойдет из упрямства, потому что не выносит, когда кто-то им командует, или даже не пойдет, но тогда ему будет казаться, что он хотел пойти и просто сделал одолжение. Чтобы такая ситуация не возникала, Даф сработала на опережение. Она сама стала требовать, чтобы Меф почаще заглядывал к Прасковье.
Меф послушно сходил раза три, после чего взбунтовался и перестал отвечать на телефонные звонки. После этого по Москве дважды или трижды прокатывались стремительные ураганы, всякий раз случавшиеся почему-то после неудачных звонков Ромасюсика.
* * *Дафна настояла, чтобы днем заглянуть к Эссиорху. Приглашение Арея ей активно не нравилось, и она не без оснований подозревала подвох.
– Мы можем верить Арею, – сказал Меф.
– Но не можем верить мраку! – отрезала Даф.
– Но Арей не мрак, – сгоряча заявил Мефодий и тотчас озадаченно притих, поняв, что ляпнул что-то не то. Если Арей не мрак, то кто ежедневно отправляет в Тартар тысячи и тысячи русских эйдосов, обрекая их на вечный плен?
