Елизавета Дворецкая - Колодец старого волхва
— Князь! — первой воскликнула сама Леля-Медвянка.
А за нею и все загомонили:
— Неужто князь приехал! Дождались! Бежим посмотрим!
С венками на головах девушки бросились бежать к опушке. И они не ошиблись: к мосту через ров к воротам города подъезжал отряд, который мог принадлежать только князю. Три десятка витязей, покрытых красными плащами, на одинаковых вороных конях, пестрая стая воевод в боярских бобровых шапках — конечно, это его ближняя дружина, хотя и не вся. Острые глаза Медвянки мигом выхватили из пестрого строя багряный княжеский плащ. Это был он, сам светлый князь Владимир Красно Солнышко! На Киевщине все знали его в лицо, и сейчас он казался красивее, бодрее обычного, — то ли князь радовался близкому походу, то ли и его не оставило равнодушным дыхание весны.
Гриди-детские заметили пеструю стайку девушек, появившуюся на опушке рощи, замахали им руками, что-то весело закричали. Девушки смеялись, закрывались рукавами. Видно, сам Перун послал им лучших своих внуков для игрищ и хороводов нынешнего вечера. Кмети из ближней княжеской дружины были мечтой, сладким сном любой девицы на Киевщине: они не только сильны, ловки и удалы, на них лежит благословение богов и любовь их — все равно что любовь самих Небесных Братьев Воинов.
Князь, уже въезжавший в ворота, придержал коня и обернулся. Взгляд его ясных серо-голубых глаз упал на Медвянку, словно молния, выбрав ее одну, минуя всех; и у нее захватило дух. Она стояла на опушке рощи, под зелеными шепчущими березами, гордо выпрямившись, как хозяйка, княгиня этого весеннего дня. С венком из подснежников на волосах, медом и золотом горящих под солнцем, с пылающими щеками, в красноватой рубахе, она казалась самой богиней Лелей, в свой велик день вышедшей из березняка приветствовать светлого князя.
Владимир Святославич подался к одному из своих спутников, русобородому великану с серым волчьим хвостом на шапке, и спросил что-то, показывая глазами на Медвянку. Тот недоуменно покачал головой. Тогда один из ехавших рядом гридей, предупреждая желание князя, тут же оторвался от строя и во весь мах поскакал к опушке рощи, топча молодую травку и разбрасывая комья грязи из-под копыт. Девушки с визгом бросились бежать и скрылись в роще. Смешавшись в первый миг, Медвянка тоже сделала шаг назад, но наткнулась на березу и осталась стоять, опираясь спиной о белый ствол. Этот всадник на вороном коне, в белой рубахе и с красным плащом за плечами, с мечом в серебряных ножнах на поясе, мчался на нее стремительно и в то же время медленно-медленно, как во сне. Брызгами разлетался чистый звон от серебряных подвесок на сбруе его коня, всадник казался Медвянке божественным виденьем — как сам Яровит, младший из Небесных Братьев Воинов, время которого — весна.
В последний миг, в двух шагах от прижавшейся к березе девушки, кметь резко осадил коня, а сам птицей спорхнул на землю. Боевой выученный конь стал как вкопанный, а всадник, держа блестящую серебряными бляшками узду, шагнул к Медвянке. Золотая серьга поблескивала в его левом ухе под светлыми кудрями, вольно вьющимися безо всякой шапки на радость девицам, а голубые глаза его смотрели на Медвянку ласково.
— Не бойся меня, краса-душа! — весело улыбаясь, воскликнул парень. — Не ворог я, не лиходей!
— А я и не боюсь! — уверенно ответила Медвянка. Парень показался ей статным и красивым, и даже шрам на щеке, полуприкрытый небольшой светлой бородкой, его не портил. Глаза ее загорелись прельстительным задором, и стало видно, что она не богиня, а простая смертная девушка.
— Послал меня князь спросить, как звать тебя, какого родителя ты дочь, — сказал кметь, глазами досказывая, что ему и самому хочется это знать. — А то, говорит, всех в моем городе любимом я знаю, а такую красу проглядел!
— Звать меня Медвянкой, а отец мой — Надежа-городник, — без робости ответила Медвянка. Ей отчаянно хотелось знать, смотрит ли князь еще на нее, — она слышала, что княжеский отряд остановился, — но кметь загородил от нее ворота в город и мост через ров.
— Знает князь отца твоего. К такому умельцу и князю в гости не зазорно пожаловать! — Парень улыбнулся и подмигнул Медвянке, намекая, что сам тоже не прочь зайти.
— Мой отец и князя сумеет принять как подобает! — ответила Медвянка, а лукавым взглядом досказала: и ты приходи.
— Кланяйся батюшке, краса-душа!
Кметь вскочил в седло — красный плащ его метнулся языком пламени — и поскакал назад к воротам. Князь тронул коня, весь его отряд потянулся в город, застучали копыта по бревнам моста.
Медвянка провожала глазами княжескую дружину, и улыбка сама собой засияла на ее румяном от свежего ветра и волнения лице. Сбывалось то, о чем она и мечтать не смела. Подружки сбежались к ней, тормошили, расспрашивали, завидовали — ведь сам князь отметил ее вниманием! Гридь из ближней княжеской дружины говорил с ней! А Медвянка даже не отвечала им — небывалый восторг бурлил в ее певучем сердце, ей хотелось плясать и смеяться. Поистине, Лада и Ярило подарили чудо своей любимице!
Медвянка и думать забыла о прерванном величании Лели: взгляд светлого князя заменил ей праздник. Другие девушки тоже не вспоминали о нем — приезд дружины занимал их гораздо больше. Только Гончарова дочь Живуля стояла позади всех и не смотрела на дорогу, а бережно держала свой венок с синими глазами фиалок. Она тревожилась, не разгневается ли Дочь на то, что праздник в ее честь так скоро прервали. Видно, этой весной даже богиня Леля была принуждена уступить дорогу Небесным Братьям Воинам — Яровиту, Перуну и Трояну.
* * *С приездом князя Владимира словно само солнце вошло в Белгород. Суета и гомон обрели смысл и упорядоченность. Князь привел с собой только треть своей ближней дружины, еще не все обещанные городами полки подошли, но теперь каждому сделалось ясно, что подготовка кончается, поход близок и вот-вот турий рог даст знак вступать в стремя.
В семью старшего городника приезд князя принес одно беспокойство. Взволнованный рассказ сияющей Медвянки о том, как на нее смотрел сам князь, сильно напугал Надежу и Лелею. По Киевщине давно бродили слухи о чрезмерной любви светлого князя Владимира к красным девицам, и число его сыновей от разных жен было красноречивым тому подтверждением. Только водимых жен у него считали шесть или семь, а хотимых, мимолетных любушек не сочтет и сам Ярила! А Надеже вовсе не улыбалось отдать свою любимую дочь на княжескую забаву.
— Вот угораздило, прогневили мы чем-то богов! — причитала Лелея. — Мати Макоше, смилуйся, оборони от беды! И куда тебя только понесло, коза ты безголовая! Сорому не оберешься!
