Сергей Алексеев - Волчья хватка
Ражный простоял над Милей несколько минут — душа реяла под потолком «шайбы», цепляясь за мясные крючья, и тончайшая связующая цепочка, напоминающая жемчужную нить, — единственный её корешок, ещё касался плоти в области солнечного сплетения, оставляя путь к отступлению. Но утлая, иссохшая скорлупа — то бишь, тело, не выражало ни малейшей охоты продолжать биологическое существование.
Она умерла не от воспаления лёгких, и не от другой телесной болезни; диагноз был иной и весьма распространённый в текущее время, хотя никак не трактовался и не признавался современной медициной. Смерть наступила из-за крайнего противоречия между душой и телом, не совместимым с жизнью.
— Не стану будить тебя, спи, — сказал он и вышел, заперев дверь, направился домой.
И уже поднимался на высокое крыльцо, когда услышал озлобленный лай Люты и гул проволоки, по которой скользила собачья цепь. Кого-то носило ночью по территории базы — овчарка свой хлеб отрабатывала честно, знакомств с людьми не заводила и никому не доверяла, кроме своего хозяина — старика Прокофьева, и работодателя Ражного.
Он сбежал с крыльца, направляясь в обратную сторону, и тут заметил возле «шайбы» человеческую фигуру — кто-то ковырялся с замком на двери. Вероятно, хмель на братьев Трапезниковых подействовал не так, как хотелось, и вместо сна и утешения в скорби ещё больше взяло за сердце горе. Наверняка это был младший Макс — старший умел сдерживать свои порывы и чувства.
Ражный подходил осторожно с мыслью отвести парня к себе и поговорить по душам, но вдруг там, у «шайбы», возникло какое-то стремительное движение, сдавленный человеческий крик, и в тот же миг все пропало. Когда он подбежал, возле мясного склада никого не было и замок оказался закрытым, услышать же топот ног мешал яростный лай Люты. Так и не поняв, кто подходил к двери и что здесь произошло, Ражный снял цепь с проволоки и привязал овчарку возле «шайбы»: нечего молодым пацанам ходить ночью к покойной, даже если она — возлюбленная…
Возвратившись домой, он обнаружил на крыльце Молчуна, сидящего у двери.
— Ну, а теперь что? — недовольно спросил Ражный. — Мы же обо всем договорились.
Волк осторожно взял его за рукав и сомкнул челюсти, давая понять, что настроен решительно. Он попытался выдернуть руки из пасти — зверь не отпустил, мало того, потянул к себе.
— Как это понимать?.. Ты же видел, я не успел, не застал живую. Она умерла. Я знаю, вы были друзьями… Ну и что? Мне тоже её жаль… Но все равно она бы не смогла жить в этом мире. И в лесу бы не смогла, потому что — человек.
Молчун выслушал его, не выпуская рукава, и снова потянул с крыльца.
— Что ты хочешь? — уже рассердился Ражный. — Я же сказал, она умерла! Ей не нашлось места, понимаешь? Жить среди людей — значит продаваться. Торговать душой и телом. А здесь она скоро бы озверела. Вот так, брат. Смерть для неё — спасение…
Увидев в ответ жёсткую зелень в волчьих глазах, он вскипел, вырвал руку, оставив в пасти клок камуфляжной куртки.
— Ты зверь, понял?! Только зверь! И не смей больше вмешиваться в человеческую жизнь! И в смерть тоже! А ты уже раз вмешался!.. В лес. Иди в лес и не показывайся на глаза!
Волк склонил голову перед вожаком, поджал хвост и, когда Ражный ступил через порог, обиженной походкой спустился с крыльца и тотчас же скрылся в темноте. Поведение его было порывом отчаяния, а значит, слабости, никак не сочетающейся с волчьей жизнью. Правда, следовало учесть, что Молчун почти с самого рождения познавал и впитывал не звериный, а человеческий образ жизни и, надо сказать, перенимал не лучшие его стороны, поскольку слабость губила всех одинаково, зверей и людей. Но отпущенный на волю, он больше не имел права на чувства — иначе его ждал бы такой же печальный конец, как и девицу со старинным и редким именем Милитина…
Визит Молчуна разозлил и обескуражил его одновременно, и чтобы отвлечься от мыслей, вызывающих дисгармонию, Ражный стал думать о предстоящем поединке и сразу забыл обо всем. Заложив двери на засов, он вошёл на поветь и, не зажигая света, стал готовить станок для работы. Для этого требовалось совсем немного времени — поднять и поставить каждый противовес на сторожок, чем-то напоминающий шептало в ружейном механизме, после чего сковать себя по рукам и ногам. Остальное уже никак не относилось к дедовской технике и зависело от воли и самоорганизации. Нехитрое это устройство могло возвысить человека, поднять и ввести его в состояние Правила, но могло превратиться в орудие казни — попросту разорвать на части.
Основная подготовка к взлёту проходила днём, при свете солнца, когда он впитывал его энергию. Человеческий организм, точнее, костяк, представлял собой самую совершённую солнечную батарею, способную накапливать мощнейший заряд. Иное дело, сам человек давно забыл об этом, хотя интуитивно все ещё тянулся к солнцу, и потому весной и стар и млад — все выползали на завалинки, выезжали к морю, на пляжи и бессмысленно тянули в себя миллионы вольт, если солнечную энергию можно измерять как электрическую. Бессмысленно, поскольку энергия эта оставалась невостребованной по причине того, что была утрачена способность высвобождать её и управлять ею.
Чтобы достигнуть предстартового состояния, следовало полностью абстрагироваться от действительности, отключиться от всего, что было важным, значительным ещё несколько мгновений назад, избавиться от земного. Одним словом, совершить то, чего в обыкновенной жизни сделать невозможно — уйти от себя, как это делают монахи, чтобы служить Богу. Поэтому старых поединщиков по древней традиции, заложенной ещё отцом Сергием, называли иноками, то есть способными к иной, бытийной, жизни.
Через каждые три подхода к этому станку груз уменьшался — из мешков выпускался песок. Тренажёр можно было разбирать и прятать в сухое место после того, как опустеют все мешки и когда араке начнёт вздыматься над землёй без помощи противовесов и в любом желаемом месте…
Пока ещё Ражный был на середине пути и на каждом конце верёвки висело по три центнера речного песка. А времени до поединка оставалось совсем мало — чуть больше трех недель, если не считать дорогу до Урочища где-то в районе Вятских Полян.
Длина верёвок позволяла лежать на спине или на животе, раскинув звездой руки и ноги. Всякое неосторожное движение или даже мышечная судорога могли сорвать с шептала один из противовесов, и тогда сработают остальные, разрывая на части неподготовленное тело, поэтому он почти не шевелился, и лишь изредка от солнечного сплетения к конечностям пробегала лёгкая конвульсивная дрожь, напоминающая подёргивание электрическим током. И чем больше и чаще пробегало этих энергетических волн, тем сильнее расслаблялись мышцы, крепче становились суставные связки и жилы, и как только из позвоночника и мозговых костей начинали течь ручейки солнечной энергии, бренная плоть теряла вес.
