Дана Арнаутова - Подари мне пламя. Чернильная мышь (СИ)
Несколько минут они молча стояли напротив, глядя друг другу в глаза. То, что их объединяло, обычный человек назвал бы пороком и безумием. Да, это было именно так, но сейчас безумие казалось единственно возможным, а остальной мир — порядочный и правильный — рухнул в темную бездну, клубящуюся внизу, в общем зале, водоворотом алчных глаз, жаждущих тел, раскаленного дыхания. И когда Алекс почувствовал, что между ними протянулась и дрожит невидимая струна понимания и сопричастности, он понял, что выступление будет прекрасно. Понял, как иногда в суде, выходя с финальной речью, знал безупречным чутьем, что выиграет, просто не сможет проиграть. Ради этих мгновений победы и власти стоило жить!
— Ты прекрасна, девочка моя, — сказал он ласково. — Ты мне веришь?
— Да, мастер Алекс, — прошептала она, не сводя с него восторженных, исступленно сияющих глаз. — Душой и телом. Прошу, сделайте это…
В нижнем зале клуба собралось уже полно народу. Нет, конечно, всего несколько десятков, но для небольшого, обшитого темными дубовыми панелями и слабо освещенного несколькими лампами помещения и это показалось много.
Алекс прошел через торопливо расступающуюся толпу, не удостоив никого из гостей приветствием. Отнюдь не от надменности, просто действо, предстоявшее ему сейчас, требовало полной сосредоточенности. Позади тенью скользила девушка, не поднимая глаз от полированного паркета, в котором, как в зеркале, отражались силуэты людей вокруг. Шепот, жадные взгляды, запах духов, спиртного, разгоряченных тел… Показалось, что у кого-то из гостей зрачки на мельком увиденном лице блеснули алым. Ничего странного, ночной народ любит такие развлечения.
Он поднялся на сцену, слыша за спиной легкие шаги спутницы, которая остановилась одновременно с ним. До зрителей у подножия сцены было шагов десять — вполне достаточно, чтобы повернуться и сказать тихо, только для них двоих:
— Мы все еще можем уйти. Ты уверена, что хочешь?
— Да! — выдохнула девушка и шагнула к свисающему с потолка длинному ремню с петлей на конце. Замерла под ним. В зале вдруг стало тихо, как волшебству.
— Благородные лэрды и леди, — темным горьким медом потек из угла сцены низкий голос Анриетты. — Прошу и требую тишины. Пусть тот, кто не желает видеть представление, уйдет сейчас. Пусть тот, кто желает, смотрит почтительно и благодарно. У нас один закон: нет закона превыше страсти. Слушайте, смотрите и храните тайну этих двоих, как свою собственную.
Алекс глубоко вздохнул, отвешивая залу короткий резкий поклон и снова поворачиваясь к сцене. Закатал рукава вызывающе простой белой рубашки без единого лоскута кружева. Кнут в ладони казался живым существом: хищным, недобрым, готовым в любое мгновение развернуться и прянуть вперед, к живой плоти. Впиться, рассечь до кости, упиваясь кровью. Крекер — кисточка на конце кнута — был срезан, но и без него узкий ремень-фол выглядел жутко.
Девушка стояла под петлей покорно, даже улыбалась залу. И зрители жадно облизывали ее глазами, ожидая…
Намотав конец кнута на руку, чтобы не мешал, Алекс шагнул к девчонке, обнял за плечи, встав лицом к лицу, взял за запястья. Поднял их вверх, продел в петлю и слегка затянул ремень, проверив, чтобы не слишком туго. Потом провел по плечам и бокам, медленно, напоказ — и вытащил из-за пояса юбки край корсета, чтоб он был хоть немного свободнее. Зал, понявший это по-своему, отозвался глухим стоном-ахом. Девушка только плотнее сжала губы, и без того уже побледневшие, но не дернулась, позволяя. Все-таки сверху шелк прилегал к плечам слишком плотно, а ведь корсетом, как предполагалось, дело не обойдется.
— Ты моя, — услышал он собственный голос, роняющий слова с бесконечной властностью, и девушка затрепетала, подаваясь навстречу этому голосу всем телом. — Душой и телом. Помни это и верь мне.
— Я вам верю, хозяин, — тихо донеслось вслед, когда Алекс уже отходил на несколько шагов для удобного замаха.
А потом кнут, размотанный с локтя, все же лег в ладонь. Удобно лег, плотно. Плетеная рукоять не давила, не скользила, прильнув к руке прямо-таки ласково. Словно выпрашивая, чтобы ее поскорее пустили в дело. Зал тихонько гудел, без слов, едва ли не одним только дыханием и утробным тяжелым стоном ожидания. Размах оказался удачным, не зря он вчера провел час в саду поместья, сбивая кончиком этого самого кнута венчики цветов на клумбах. Это как плавать: раз научишься — уже не забудешь. И только нужно примериться к новому… инструменту.
Черная молния метнулась вперед, свистнув — зал ахнул в голос! — но кончик кнута, мелькнув совсем рядом с плечами жертвы, щелкнул и вернулся обратно, стелясь по воздуху куда медленнее, с явным разочарованием. И еще раз! И еще! Кнут облизывал воздух вокруг привязанной девушки, примерялся, пробовал на вкус расстояние между охотником и дичью, страх и вожделение, разливающиеся вокруг. А потом, когда в стоне зала послышалось уже разочарование, щелкнул точно так же, как раньше, но что-то треснуло — и черный шелк на спине разошелся длинным разрывом от самых лопаток.
Толпа откликнулась дружным скулящим выдохом. Кнут снова взметнулся в воздух. Разрез! И еще… Кончик кнута вспарывал шелк, как острие ножа, пока еще не задевая кожи. Зал скулил и подвывал. А Алекс будто застыл в странном тягучем безвременье, где был только он — и она, выгнувшаяся, ожидающая удара.
Как там говорил мастер Галли, учивший его владеть кнутом? «Покажите им кровь. Немного, совсем чуть-чуть. Много крови хуже, чем совсем без нее. Когда крови много, на ее фоне теряются чувства. Дайте той, кто служит вам палитрой для рисунка, двигаться свободно, но следите, чтобы кнут ложился туда, куда велите вы, а не наугад на бьющееся в путах тело. Если нужно, прервитесь, подойдите, приласкайте… Дайте понять вашей хрупкой драгоценности, что вы рядом, что между вами не только боль, но и удовольствие. Удовольствие, разделенное на двоих…»
Кнут снова взметнулся в воздух, срывая остатки черных лохмотьев с плеч девушки, обнажая белоснежные плечи, маленькую торчащую грудь и узкую спину. Следующий удар оставил алую полосу вдоль ложбинки позвоночника. Потом — еще одну. И еще…
Когда несколько отметин уже грозили пересечься между собой, Алекс остановился. Перевел дыхание, стряхнул сладкую истому возбуждения.
Рядом, совсем близко и бесконечно далеко, бесновались зрители. Раскрасневшиеся, вспотевшие, разгоряченные. Облизывали губы кончиком языка, не отрывая от сцены жадного взора, подаваясь вперед…
Удар. И еще… Жестокие, болезненные, они не рвали тонкую нежную кожу, а лишь оставляли на ней все новые и новые огненные укусы-отметины. Девушка, вздрагивая при каждом ударе, сначала глубоко и резко дышала, потом начала постанывать, и в каждом следующем стоне слышалось все меньше боли, все больше удовольствия. Снова удар! Гибкое тело, такое нежное на вид, с неожиданной силой выгнулось, девушка хрипло крикнула, как раненая птица, и обмякла, бессильно повиснув на ремне.
