Камень Сокрушающий (СИ) - Михаилович Георгий
– Так значит сайед знаком с нашим обычаем? – сказал Барадар окончивши любезности.
– Я бывал на Востоке, – ответил Сид, – Жил в златоглавом Баккареше, видывал и древний Иштар - столицу под тенью утёсов, но больше всего поразили меня величавые храмы Мора Сул и чертоги мудрецов что живут там днесь. И если бы почтенный аль Барадар не представился торговцем, я бы право решил, взирая на него, что он – один из достойнейших мудрецов Мора Сул, ибо чело его сияет знанием книг, а стан преисполнен мудрочтивым благородством.
Выслушав Сида, Барадар расплылся в заучено-благосклонной улыбке, но темные его глаза сощурились и полыхнули искрами недоверия. Впрочем, тут-же смягчившись и раздавив внутреннее смятение, восточный гость пригласил Сида отужинать.
– И все же я скромный торговец, собиратель диковин, - сказал Барадар усаживаясь за стол, – Хоть и слышал я многое про аалимов и хаакимов из мраморных палат древнего Мора Сул, о которых ты, мудрый сайед, отзываешься с достойным Варантийского мужа почтением. Но нет, я – странник которому чужда суша, ибо от гавани до гавани, от порта до порта хожу я по морям со скромной надеждой сбыть товар тем, кому он всамделиче нужен. Впрочем, над миром теперь хозяйствует тревога, поэтому чужеземцы только и рады отдавать бренное золото за амулеты, снадобья, и обереги - мой товар, что нужен многим. Ведь сама твердь земная содрогается от таинств и ворожбы, а люди, богов убоявшись, ищут спасение даже в самых малых приметах и знаках. Только найдут-ли? Спасут-ли знаки, спасут-ли молитвы? Не знаю, сайед, – молвил он с некой двусмысленностью в голосе, которую иной человек мог-бы истрактовать как угрозу. – Но впрочем, - продолжил Барадар смягчившись, – Лучшим оберегом от мутного времени является вино, так говорят мудрецы. Побольше сладких напитков и музыки непременно сокроют нас от божьего гнева, сайед. Ты знаком с моим ученым менестрелем? – Сид молча кивнул, Барадар-же поманил Барда перстом.
– Он очень хорош! - осклабившись молвил Барадар, – Но сегодня, вместе с усладою слуха, менестрель послужит виночерпием, тем самым усладив и наши уста. Разлей вино по кубкам, а затем играй! - скомандовал он.
– Возьми побольше бутылок «Монастырского» из буфета, самое лучшее вино на Хоринисе! – мягко подсказал Барду Сид. Подсказал он, впрочем, не без причины: «Монастырское» отличалось как ароматом, так и поразительной для вина крепостью а Сиду очень хотелось чтобы дорогие гости побыстрее захмелели. Бард, тем часом, прилежно исполнил приказание и, подхватив лютню, заиграл. Музыка, словно по волшебству явившись из ниоткуда, стала разносится по зале: то возбужденно вздымаясь словно конь перед битвой, то рассыпаясь грустью и вередя сердце меланхолией, да так что даже старые, покрытые сажей и мхом стены трапезной, задрожали и запели от пробудившихся в них чувств. Старина Сид, прикрыв глаза, размышлял: молодые годы часто заносили его в Венгард, в столицу королевства где располагалась известная Коллегия, в те времена ломившаяся от наплыва студентов. Молодежь стекалась со всех уголков Миртаны дабы обучатся владению лирой и лютней, стихосложению, риторике и грамматике, ремеслу лицедея, росписи и картинописи, статуйному мастерству и прочим дорогим искусствам, спрос на которые при богатом дворе Короля рос с каждым днем. Выдающиеся люди Миртанийского королевства – дворяне, рыцари, и магнаты, соревновались меж собою за престиж патронажа: высоко ценилось и слыло почетным меценатское звание - щедрое опекунство заклинателей муз. Нынче-то, с нескончаемой войной да орчьим нашествием, от высоких искусств не осталось и следа. Люди даже некогда-благородных кровей теперь сидят по лесам и в пещерах спасаются, из музыки зная лишь лязг железа и орчьих барабанов утробное ворчанье. Но старина Сид, в свои то годы, знавал роскошества старого королевства и великой Коллегии. Сидя-же теперь в утлой трапезной, думалось ему что с тех благословенных, стародавних времен, не доводилось ему слыхивать такой божественной музыки как та, что нынче сочинял на лютне Бард.
Тем не менее, вспоминая былое Сид не упускал из вида и сиюминутного: не забыл он страха на лице молодого Барда, ни сбивчивых слов его и обморока, не запамятовал и зловещей странности самозванных торговцев, и лощеной учтивости Барадара, и уж точно не позабыл старина Сид о таинственном чёрном камне, что покоился двумя фунтами тяжелого груза на дне его кошеля.
Тем временем Бард, доиграв очередное сочинение, отложил лютню и, по команде Барадара, принялся разливать вино. Одна за другой пустели бутылки крепкого «Монастырского», над дорогими гостями заклубилось облако хмельного чада. Опустошив по кубку, телохранители Барадара, окончательно осоловев, разлеглись на коврах подле камина и тотчас-же забылись глухим сном. Да и сам достопочтенный Барадар, порядком разомлев от вина и музыки, только лишь упражнением железной воли отводил от себя довлеющую дрёму. Разлечься на коврах подле своих караульных и захрапеть он, разумеется, не мог.
– Сайед, ас-Сайед, - зашелестел Барадар немеющим языком, – Долгим был этот день, сладким выдался вечер, устал старый торговец, утомились очи его. Сайед, ас-Сайед, добрый корчмарь, проводи меня, старого и усталого, до покоев, а про цену угощений не пекись – Юзуф аль Барадар никогда не обманет и золота у него страх как много! – Он стукнул кулаком себя в грудь и попытался приподняться.
– Безусловно, - ответил Сид, – Разумеется провожу, да и о каком золоте речь, когда ты за все уплатил? Так что провожу, но не прямо сейчас. Обожди минуту, я добуду ключи от твоих комнат: они у Гамзы, а он, старый боров, настоек нализавшись, дал храпака еще до захода солнца, и одному только лешему ведомо куда он эти самые ключики запропастил. Тебе-ли не знать, друг мой Юзуф, каково это, с Южняками дело иметь.
– Южняки - дети кобылы, псы, стервояды, - буркнул Барадар, подпирая рукой подбородок. – Проклятье Белиара им в кости.
– Ну вот, все понимаешь с первого раза, - услужливо поддакнул Сид. – Так что я пойду, – сказал он и, было, ступил в сторону, но тотчас повернувшись, вновь обратился к забывающемуся Барадару. – Друг мой, я-бы с твоего позволения менестреля взял в подмогу. А то ведь, в одну глотку до Гамзы этого проклятого никак не докричусь, у него от безделья уши салом заплыли, у пса шелудивого.
Не сказав ни слова Барадар одобрительно кивнул и, также безмолвно, небрежным жестом наказал Барду следовать за Сидом. Бард повиновался, но на его лице все также читалась тревога. Оба молча покинули трапезную залу, и аккуратно переступая через тела мертвецки пьяных селян – друзей старого Рухара, свернули в коридор что вел напрямую к покоям Гамзы. Старина Сид отпер дверь, пропустил Барда внутрь, вошел сам, и сразу-же заборонил дверь за своей спиной, подперев её для верности мощным деревянным засовом.
– Теперь мигом за мной, и поживее, но без лишнего шороху – Гамзу бы, проклятого, не разбудить, - прошептал Сид, ступая дальше. Но Бард, побледнев, встал как вкопанный и, ухватив Сида за рукав кафтана, испуганно прошелестел: - Что… куда… что мы делаем?
– Бежим к чертовой бабушке из этого трактира, – прошипел Сид, – Шкуру свою смердячую спасаем! Или она тебе не дорога? Тут вот, через Гамзовы покои, есть потайная дверь в конюшни, а там…
– Но… - сказал Бард, оцепенев от нерешительности.
– Но - стревоядово говно! - передразнил Сид, – Шевелись, старинушка! Ужели по свободе не соскучился?
Свобода! Все еще не веря собственным ушам, Бард собрал волю в кулак и осторожно засеменил за Сидом. Свобода! Гамза, растекшись обильными телесами по тюфякам и подушкам, гортанно храпел в забытии. Свобода! Секретная дверь за шкапом отворилась без единого скрипа, и беглецы мигом юркнули через нее. Свобода! Запахло конскими шкурами, овсом, и навозом, прелая солома зачавкала под ногами, скрипнула калитка конюшни, и беглецы вышли на тракт. Свобода! Первый глубокий глоток прохладного, ночного воздуха. Рогатый месяц, освещая путь беглецов, серебряной лантерною повис над облаками.
