Целый осколок (СИ) - Ясный Дмитрий
Славный, славный город Нуэлл, жемчужина Фаттонской провинции, роскошный цветок в триумфальном венке Фаттонского герцогов!
И, скорее всего, не горожанину, неместному и непривычному, очень трудно было в первые дни спать, быть, жить тут — сильно болела голова от этой невероятной какофонии запахов цветов, распускающихся бутонов и юной завязи. Ну и пыльцы.
Откуда он все это знает? Читал, слушал рассказы путешественников посетивших сей город, рассматривал картины, наброски, зарисовки. Некоторые были весьма неплохи — сочные и яркие, выпуклые богатыми мазками масляной краски, но все же выполненные рукой ремесленника сердце они не трогали.
Да, летом тут невероятно красиво. А пока, ранней весной, когда снег еще почти повсюду лежал душным толстым одеялом, город Нуэлл строжился, словно любящий дед на шалости внука. Мрачнел проемами редких и ныне бесполезных машикулей на стенах, бездонной тьмой бойниц и тихо лязгал холодным железом опускающейся решетки в своде портала ворот.
Кстати, все городские ворота имели тут цветочные названия — Врата Розы и Гвоздики, Пиона, Тюльпана. А городской причал на берегу реки Нуэллы, безо всякого стеснения именовался причалом Цветущего Шиповника. Улицы же были Зелеными, Цветочными, Распускающимися и прочими и прочими изысками буйной фантазии жителей на тему флористики. И никак не Булочными, Кожевенными, Рыцарскими, улитарными и скучными названиями как в других городах, чем весьма гордились местные жители. И за эту невместную им гордость, горожане Нуэлла часто были биты соседями при случайной встрече в придорожных трактирах и имели на себе обидное прозвище «цветочников». Некоторые же храбрецы или безумцы сокращали данное прозвище до «цветочков» и тогда эти стычки редко обходились без крови. А то и пара или тройка трупов с расколотыми черепами или проткнутыми брюхами образовывалась. Добрые и богобоязненные горожане Нуэлла не были совсем уж жалкими и трусливыми, как о них поносили злые языки.
— Милорд?
— Не мешай, Бруно!
Леонардо перебросил левую ногу через луку седла, уложил на колено раскрытый планшет, занес над закрепленным тонкими ремешками листом бумаги стилус. Инвиктус стоял как вкопанный, не тропил землю копытами, даже не вел боками и головой не мотал, лишь изредка мелко вздрагивал, раздувал ноздри и косил выкаченным лиловым глазом на замершего всадника. Чудной выучки жеребец!
Линия, штрих, волнистая дуга, острые углы ломанных линий. Сброшенная, не глядя куда, перчатка — подберут! — большой палец стремительно растирает в пятно жирную угольно-черную линию…. Еще штрихи, еще линии… Наконец, невесомо летающая над листом рука постепенно остановилась, замерла расслаблено.
Леонардо отнес рисунок от глаз, насколько позволяла длина ремня планшетки. Неплохо, неплохо…. Вот тут чуть поправить, тут стереть… И город Нуэлл заживет на листе бумаги своей новой жизнью, жизнью запечатленного мгновения.
Планшет развернулся лицевой стороной к Бруно. Франсуаз и Пиллини подались вперед, вытянули шеи, стремясь разглядеть рисунок из-за его спины.
— Ну и как тебе, Бруно? Довольно похоже? Да? Или нет, не очень?
— Ваше сиятельство все как всегда — превосходно! И этот рисунок достоин украсить Южную галерею, как и все остальные ваши рисунки, милорд. Милорд, вы же знаете сами, что у вас талант. А маэстро Гинэльо именует вас гением, милорд.
— Ну-ну, Бруно! Льстишь ведь!
— Милорд! Да как можно? Я говорю только правду о вашей светлости!
И столько в одном лишь слове было воплощено праведного возмущения и оскорбленности, что Леонардо даже немного смутился и почувствовал, как налились еле-еле чуемым жаром кончики ушей. Лесть приятна всем. А откровенная вдвойне. И тут же гон ромко воскликнул, скрывая внезапное смущение:
— Так, и чего же мы ждем, мои славные домуазо?! Вперед! Вперед! Хей-хей-хей!
Взметнулась мерзлыми комьями выбитая подковами коней земля, громко звякнула их сбруя. Вторя ей хищно лязгнуло смертоносное железо на перевязях, и испуганный взгляд и сухой плевок в спины какого-то толи мелкого купца толи лавочника, проводили стремительно удаляющуюся четверку грозных всадников.
— Милорд, еще половину лье и вон там, за кривой елью, будет отличная поляна, чтобы позвенеть клинками.
— А вороньи гнезда, Бруно? Ты обещал мне стрельбу по гнездам!
Бруно коротко оглянулся на Франсуазо. Тот чуть шевельнул коленями подавая коня вперед и ближе, склонил голову, качнув широкими полями местной шерстяной шляпы с круглым верхом. Дурацкий фасон, кстати, словно к перевернутой миске приделали тележное колесо. Но тепло хранит отлично и в дождь неплоха.
— Ваше сиятельство, гнезда чуть дальше, почти на пять лье — раскатистый бас Франсуазо сочным рокотом наполнил тишину пустой дороги, заставив испуганно взлететь мелких пичуг — За мостом Утопленников вороньи гнезда, милорд. Пустырь там или покос, а сразу слева и сама роща. С гнездами.
Когда он говорил, то смешно дергал правым глазом, вздувал щеки и топорщил густые усы, подкрученные вверх. Неизлечимый timidus tic, тик нервический от удара сильного происходящий.
Леонардо задумался. Если сейчас провести на поляне тренировочную схватку, то потом руки будут дрожать от усталости и о никакой прицельной стрельбе речи быть не может. Тем более из револьверов. А если вначале ехать стрелять, то время…. Время….
Леонардо извлек из внутреннего кармана кожаного колета часы, чудо механики, вышедшее из-под рук технобратьев, звонко щелкнул крышкой выпуская на волю мелодичный перезвон хитрого механизма. А время-то уже ближе к позднему утру, они растратили на дорогу времени больше чем он загадывал. Проклятье! Ведь поздним вечером этого дня ему придется долго сидеть за составлением очередной докладной — поленился, отложил на потом. И на это тоже нужно этой неощутимой, но всегда недостаточной субстанции — времени. Довольно много времени. Краткие докладные, по сути записки-отписки, канцелярией инквизиции воспринимались крайне негативно. А пиво? А жаренный поросенок? Пять лье до вороньих гнезд? Нет, в пасть к Совершенным эти гнезда!
— Бруно, мы сворачиваем с дороги! И стрелять будем тут, на поляне. Ткань взяли? Отлично! Франсуазо и Пиллини, вы знаете что делать! Да-да, готовьте мишени! А мы пока… Бруно! Ты как-то хвастал, что всё-таки отработал в совершенстве тот сложный вольт, что демонстрировал нам дома маэстро Ферро.
— Да, милорд. И я готов это подтвердить.
— Отлично, Бруно, просто прекрасно! Тогда начнем сразу, не будем терять время.
Леонардо спрыгнул в ноздреватый снег, провалился почти по взъем высоких кавалерийских сапог, брошенные поводья ловко подхватил Пиллини свесившись с седла. Бруно тем временем уже звенел бронзой пряжек крышки оружейного чехла, извлекая из его темных глубин тяжелую боевую шпагу, превосходный немцкий reitschwert и парную ему дагу. Оружие Леонардо.
В Немции, в шахтах, была отличная руда, давние традиции и отличные мастера. Из рук немцких мастеров выходило отличное клинковое оружие и даже технобратья держали аж целых три представительства своего ордена в Немции, перенимая умения и знания, пользуясь услугами местных мастеров, мастерских и фабрик.
Леонардо вынул из колец перевязи свой легкий граненный, «гражданский», small sword, положил на расстеленный на снегу широкий кусок кожи. Принял из рук Бруно боевые клинки с уже надетыми на них защитными чехлами из прочной выдубленной кожи со стальными вставками-спицами. Сделал несколько коротких пробных взмахов и не глубоких выпадов, привыкая к их весу, заставляя руки «вспомнить» и разогревая мышцы.
Два шага влево, один короткий назад, три коротких, почти приступных, тесных в ступнях, вправо. Ни в коем случае не прямо, не линейно, не на противника. Маэстро Ферро, страстный, фанатичный и несгибаемый никакими авторитетами приверженец испианской доктрины фехтования, вколотил это в Леонардо на уровне рефлексов. Буквально, тростью или учебным смоллом.
«Вы не бык милорд! Вы не африкаский носорог! Вы кобра, вы королевская змея, вы леопард, вы лгун и обманщик! Грудью вы будете встречать лишь старуху с косой, когда окажетесь на смертном одре! А пока вы учитесь у меня, то вейтесь ветром, лейтесь водой! Повторить сто раз fendente! Удар в dritto, удар в rovesro! Двигайтесь как молния, милорд! Не спите на ходу!».
