Neil Gaiman - Американские боги (пер. А.А.Комаринец)
Потом ухмыльнулся, будто лис, слизывающий с колючей проволоки дерьмо.
– Ну как? – поинтересовался мистер Среда. – У тебя ведь было время подумать, Тень. Тебе нужна работа?
Однажды в Америке
Лос-Анджелес, 11:26
В темно-красной комнате, где стены цветом напоминают сырую печенку, стоит статная женщина, карикатурно облаченная в слишком тесные шелковые трусы и завязанную узлом над ними желтую блузку, утягивающую и приподнимающую грудь. Ее темные волосы также подняты и заколоты в узел на макушке. Подле нее – невысокий мужчина в футболке оливкового цвета и дорогих светлых джинсах. В правой руке он держит бумажник и сотовый телефон «нокия» с красно-бело-синими кнопками.
В красной комнате – кровать с белыми атласными простынями и покрывалом цвета бычьей крови. В изножии кровати – деревянный столик с маленькой статуэткой женщины с невероятно широкими бедрами и подсвечник.
Женщина протягивает мужчине красную свечку.
– Вот, – говорит она, – зажги.
– Я?
– Да, – отвечает она. – Если ты меня хочешь.
– Мне бы следовало заплатить тебе, чтобы ты отсосала мне в машине.
– Может быть. Но разве ты меня не хочешь?
Ее рука скользит по телу вверх от бедра к груди, словно демонстрирует новый продукт.
Лампа в углу накрыта красным шелковым платком, и потому все в комнате окрашено в красные тона.
Взгляд у мужчины голодный, и потому он забирает у женщины свечу и вставляет ее в подсвечник.
– У тебя есть зажигалка?
Женщина протягивает ему коробок спичек. Мужчина чиркает, поджигает фитиль. Огонек мигает, потом свеча начинает гореть ровным пламенем, создавая иллюзию, будто движется – сплошь бедра и груди – безликая статуя подле нее.
– Положи деньги под статую.
– Пятьдесят баксов.
– Да.
– А теперь давай, люби меня.
Он расстегивает джинсы, стаскивает через голову оливковую футболку. Коричневыми темными пальцами она разминает его белые плечи; потом переворачивает его и начинает ласкать руками, пальцами, языком.
Ему кажется, будто свет в комнате потускнел и единственное освещение исходит от свечи, которая горит ярким пламенем.
– Как тебя зовут? – спрашивает он.
– Билкис, – отвечает она, поднимая голову. – Через «ки».
– Как?
– Не важно.
– Дай я тебя трахну, – задыхается он. – Я должен тебя трахнуть.
– Ладно, милый, – говорит она, – как скажешь. Но сделаешь при этом кое-что для меня?
– Эй, – вскидывается он, внезапно обидевшись, – это ведь я, знаешь ли, тебе плачу.
Единым плавным движением она перекидывает через него ногу, садится сверху, шепчет:
– Знаю, милый, я знаю, что ты мне платишь, и погляди-ка, это ведь мне следовало тебе заплатить, мне так повезло…
Он поджимает губы, пытаясь дать ей понять, что уловки шлюхи на него не действуют, что его просто так не возьмешь; она же уличная шлюха, в конце-то концов, а он почитай что продюсер, и ему ли не знать об обираловке в последнюю минуту. Но она не просит денег, а только говорит:
– Милый, когда будешь трахать меня, всаживать в меня свою большую твердую штуку, станешь ты мне поклоняться?
– Стану что делать?
Она раскачивается на нем взад-вперед: налившаяся головка пениса трется о влажные губы вульвы.
– Назовешь меня богиней? Станешь мне молиться? Станешь поклоняться мне телом?
Он улыбается. И это все, что ей надо? В конце концов, у каждого свой бзик.
– Конечно, – бормочет он.
Она просовывает руку себе меж ног, вводит его в себя.
– Поклоняйся мне, – говорит проститутка Билкис.
– Да, – выдыхает он, – я боготворю твои груди и волосы. Я боготворю твои ляжки, и твои глаза, и алые, как вишни, губы…
– Да, – проникновенно выводит она, двигаясь все энергичнее и сильнее.
– Я боготворю твои сосцы, из которых течет млеко жизни. Поцелуи твои словно мед, а прикосновение обжигает огнем, и я – боготворю его. – Слова его становятся все ритмичнее, изливаются в такт движениям тел. – Принеси мне желание утром, облегчение и благословение вечерней порой. Дай пройти в темных местах невредимым, дай прийти к тебе снова и спать подле тебя и снова любить тебя. Я люблю тебя всем, что внутри меня, и всем, что мыслях моих, всем, где я побывал, всеми снами и… – Он умолкает, с трудом ловя ртом воздух. – Что ты делаешь? Это потрясающе. Так потряс…
Он опускает взгляд на свои бедра, туда, где соединены их тела, но кончиком указательного пальца она касается его подбородка и толкает его голову назад на подушку, так что он снова видит только ее лицо и потолок над головой.
– Говори, говори, милый, – приказывает она. – Не останавливайся. Разве тебе не хорошо?
– Лучше, чем когда-либо было, – с чувством и искренностью отвечает он. – Глаза твои точно звезды, горящие в небесной тверди, и губы твои точно нежные волны, что ласкают песок, и я поклоняюсь им.
Он вонзается в нее все глубже и глубже. Он словно наэлектризован, будто вся нижняя половина его тела стала сексуально заряжена: все приапическое, налитое, благословенное.
– Принеси мне свой дар, – бормочет он, уже не сознавая, что говорит, – единственный истинный дар, и дай мне навеки стать таким… всегда… я молю… я…
И тут наслаждение, возносясь, перерастает в оргазм, который выносит его разум в пустоту. Ум, личность, все его существо совершенно пусты, а он вонзается в нее глубже, глубже, глубже…
С закрытыми глазами, конвульсивно содрогаясь, он наслаждается мгновением, потом чувствует толчок, и ему кажется, будто он висит вниз головой, хотя наслаждение не утихает.
Он открывает глаза.
И вот что он видит.
Он – в ней по самую грудину, а она, положив руки ему на плечи, мягко заталкивает в себя его тело.
Он скользит в нее глубже.
– Как ты это проделываешь? – спрашивает он или только думает, что спрашивает, но, возможно, голос звучит только в его мыслях.
– Мы это делаем, милый, – шепчет она в ответ.
Он чувствует, как, сковывая и обнимая его, плотно обхватили его грудь и спину губы вульвы. Он успевает еще с любопытством спросить себя, что подумал бы тот, кому случилось бы подсмотреть эту сцену. Он спрашивает себя, почему ему не страшно. И вдруг понимает.
– Я боготворю тебя моим телом, – шепчет он, а она проталкивает его еще глубже. Ее нижняя губа наползает на его лицо, все погружается во тьму.
Словно огромная кошка, она вытягивается на постели, зевает.
– Да, – произносит она, – именно это ты и делаешь.
Телефон «нокия» испускает высокое электронное вступление к «Оде к радости». Нажав кнопку, она прикладывает телефон к уху.
Живот у нее плоский, лабия маленькая и сомкнувшаяся. Пот поблескивает на лбу и на верхней губе.
– Да? – спрашивает она, а потом: – Нет, милая, его тут нет. Он ушел.
Прежде чем снова откинуться на кровать в темно-красной комнате, она выключает телефон, потом снова вытягивается во весь рост и засыпает.
Глава вторая
Отвезли ее на кладбище
В большом старом кадиллаке.
Отвезли ее на кладбище
И не привезли обратно, так там и оставили.
– Я взял на себя смелость, – сказал, моя руки в мужской уборной «Крокодильего бара Джека», Среда, – заказать себе еду за твой стол. В конце концов, нам многое нужно обсудить.
– Я так не думаю.
Тень вытер руки бумажным полотенцем и, смяв его, бросил в мусорную корзину.
– Тебе нужна работа, – продолжал Среда. – Никто не нанимает бывших зеков. От вас, ребятки, им не по себе.
– Меня уже ждет работа. Хорошая работа.
– Ты говоришь о работе на «Ферме Мускул»?
– Может быть.
– Не выйдет. Робби Бертон мертв. А без него и «Ферме Мускул» конец.
– Ты лжец.
– Ну разумеется. И притом хороший. Лучший, какого ты только встречал. Но боюсь, сейчас я тебе не лгу. – Достав из кармана сложенную газету, он протянул ее Тени. – На седьмой странице, – сказал он. – Пошли в бар. Прочесть можешь и за столом.
Толкнув дверь, Тень вышел назад в бар. Воздух тут был синим от дыма, а из музыкального автомата «Дикси Капе» выпевали «Айко-Айко». Услышав эту старую детскую песенку, Тень даже слабо улыбнулся.
Бармен указал на столик в углу. С одной стороны стола стояла миска чили и тарелка с бургером, а напротив – непрожаренный стейк и тарелка картофеля фри.
Погляди на моего короля,
Что в красном ходит весь день,
Айко-айко весь день.
Пятерку поставлю,
Убьет он тебя,
Йокамо-феена-ней.
Тень сел за стол, но газету разворачивать не стал.
– Это мой первый обед на свободе. Твоя седьмая страница подождет, пока я поем.
Тень принялся за свой гамбургер. Он был намного лучше бургеров в тюремной столовке, и чили тоже неплох, решил он, съев пару ложек, пусть и не лучший в штате.
