Марина Дяченко - Хроники мегаполиса (сборник)
Старуха поднимает на меня глаза – за толстенными стеклами древних очков они кажутся круглыми, как две планеты.
ЛенаРасхаживаю по квартире, громко разговаривая сама с собой. Нет ничего лучшего для юной концепции, кроме как быть проговоренной вслух.
– …Половина действующих лиц будут уголовницы, ничего не знающие о программе… Другая половина – внедренные участницы, сражающиеся за приз… Ты слышишь?
Ногой раскрываю дверь в кухню.
Пусто. Льется вода в пустую раковину.
Закручиваю кран.
– …В сценарий так и просится дружба, предательство, любовь… Между подсадной участницей – и натуральной осужденной… Ты слышишь?
Рывком отдергиваю занавеску.
Там никого нет. Лохмотьями висят наполовину ободранные витражи.
– Пусть радуются, – говорю я. – Потребуются большие деньги… Мне их дадут. Мне – дадут. Ты слышишь?
Возвращаюсь в комнату, где нарисован на паркете неровный белый круг. Бесцельно брожу, проводя пальцем по корешкам книг.
Пятый том собраний сочинений Пушкина, старенький, горчичный такой, и римская цифра «пять» на корешке, как пальцы подростка на рок-концерте. Гессе… Шекспир в переводе Маршака. Джойс…
– Я это сделаю. Они предсказуемы… Дебют, миттеншпиль… Нет, это не шахматы, это лапта… Перетягивание каната…
На телефоне мигает лампочка автоответчика. Прохожу мимо, не взглянув.
Останавливаюсь перед дверью в ванную.
Слушаю глухой шум воды.
ЕленаСтруя из крана звучит глуше, попадая в гору взбитой пены. Гора растет.
Я сижу на краешке ванны.
И никто ни в чем не виноват, кроме меня. Это преступное, по сути желание: чтобы тебя оставили в покое.
Мне надо было родиться камнем. Камни могут сколько угодно думать о себе, ничего не делая. Никого не упрекая. И никто им ничего не должен.
А я родилась человеком, и мне все должны, должны, должны. Должны понимать меня, щадить меня… Да кто я такая, чтобы меня щадили?..
Я – кислота. Я – ходячее поражение. Я бессилие, безволие, безнадежность. Убийца, может быть, любви. А может быть, чего-то посерьезнее.
Потому что все, что за меловым кругом – дозволено, но бессмысленно. А внутри круга… Нет, это дружба фитиля с пороховой бочкой, дружба легких с туберкулезом, дружба костра и пластмассового стаканчика…
Ванна уже почти полная. Пена стоит над ней белым искрящимся горбом.
ЛенаСтою, упершись лбом в дверь ванной.
– Не надо истерик, – говорю тише.
Шум воды замолкает. Только капли падают – кап, кап.
Возвращаюсь к телефону. Нажимаю на кнопку автоответчика; одно сообщение.
– Я тебе мешаю, – говорит она. – Я тебя предала.
– Нет, – говорю сквозь зубы.
– …Я ни для кого, только для себя… Я бы хотела иначе, но не могу… Встретились добрый массажист… и человек без кожи… Понимаешь? Я не могу… Я здесь, вы все – там…
Слушаю сообщение еще раз.
Усаживаюсь в глубокое кресло.
«Вполголоса – конечно, не во весь – // прощаюсь навсегда с твоим порогом. // Не шелохнется град, не встрепенется весь // от голоса приглушенного.
С Богом!»
Я наберу команду и поеду снимать реал-шоу в женской колонии… А потом еще какое-нибудь реал-шоу, или ток-шоу, а через несколько лет, наверное, дело дойдет до трупов в прямом эфире, до публичных казней и назидательных изнасилований, и я перестану понимать, где мои зрители, а где я сама…
«По лестнице, на улицу, во тьму… Перед тобой – окраины в дыму, простор болот, вечерняя прохлада. Я не преграда взору твоему, словам твоим печальным – не преграда».
Ни она, ни я совсем не думаем о Викторе.
Она – потому что способна думать только о себе.
Я – потому что знаю цену сентиментальным всхлипам. У него много других игрушек, он быстро утешится.
«И что оно – отсюда не видать. Пучки травы… и лиственниц убранство… Тебе не в радость, мне не в благодать безлюдное, доступное пространство».
Моя мобилка играет «Монтекки и Капулетти». Не глядя, нажимаю кнопку «Отказ».
Войти сейчас в ванную – она не заперта…
Очень просто. Без боли. Рвануть неожиданно за ноги – и мгновенный сердечный приступ…
Мобилка играет снова.
Мы обе знаем, что я не сделаю этого и она не сделает… тоже. Все будет оставаться по-прежнему; я буду снимать реал-шоу… Она будет потихоньку гнить в благодатном одиночестве, в меловом круге. Она сделается прозрачной, как ее витражи. Я располнею и куплю другую квартиру. А здесь будет музей, мемориал, гробница.
Выключаю мобилку.
Звонит телефон.
Выключаю телефон.
В ванной тихо. Еле слышное движение, шорох, да вода падает: кап, кап…
Смотрю на свое отражение в зеркале.
Стою, прижавшись к двери спиной.
ЕленаСтою, прижавшись к двери спиной.
Смотрю на свое отражение в зеркале.
В ванне оседает пена.
Заканчивается что-то. По секунде. Истекает.
Это все.
ЛенаЗвонок в дверь. Я содрогаюсь.
Беру себя в руки. Возвращаюсь в комнату и усаживаюсь в кресло.
Позвонят и уйдут. Соседка? Почта? Кого принесло мне на радость, и, главное, кстати?
Звонит и звонит, скотина. Выйти, обматерить как следует…
Поднимаюсь – с трудом, как после болезни.
…Или все-таки сами уйдут?
Нет, трезвонят!
Сейчас милицию вызову, блин.
Или просто выверну пробку. Вот так: легкое движение руки – и дверной звонок смолкает, и тот, кто там, снаружи, давит на кнопку, оказывается в войлочной тишине…
Во всей квартире темень. И в ванной темень тоже. Подхожу к двери.
И дверь открывается. Медленно. Беззвучно.
Отшатываюсь. Как?! Как я могла не запереть…
Тот, кто стоит на пороге, не двигается с места. Тусклая лампочка горит за его спиной, а в квартире темнота, и поэтому я вижу только силуэт.
Отступаю. Спасаюсь бегством, а получается так, будто я приглашаю его войти…
Он на моей территории.
И кого мне звать?
Отступаю еще. В комнату.
Он останавливается возле счетчика. Протягивает руку к пробкам; во всей квартире загорается свет.
Теперь во всем моем убежище нету темного уголка, чтобы спрятаться. Пол содрогается от шагов оккупанта, хотя тот шагает легко и почти неслышно.
Я отступаю.
Теперь я стою в меловом кругу, и не сделаю больше ни шага.
* * *– Почему ты не берешь трубку? – спрашивает он.
У него внимательные, как на ринге, немигающие жесткие глаза. В руках – розовый букет, свободный от целлофана и потому беззвучный. Он держит его небрежно, головками вниз, как банный веник.
Я молчу.
Он едва заметно морщится. Смотрит на руку, только что державшую букет; пальцы в крови.
