Иней Олненн - Цепные псы одинаковы
— Солнечные Ворота. Смотрите, что будет.
Они еще немного прошли и остановились около двух высоких островерхих скал, лысых, без единого кустика. Скалы были похожи на двух стражей, несущих бессменный дозор на границе. Бурая сильным потоком бежала меж них и устремлялась в долину.
— Смотрите, — сказал Одинокий Охотник.
За спиной вставало солнце, оно прогоняло ночь, величественно поднимаясь над холмами. Эйрик ахнул. Он вдруг увидел, как вода в реке из бурой стала золотой, золотой поток хлынул из-за спины, взметнулся вверх и сверкающей кисеей завис, переливаясь, меж скал. Занялось еще одно утро. Проснулись и запели птицы, вторя голосу ветра и журчанию воды. Усталость не отступила, но стала как-то светлее и легче. Путники приободрились.
— Нам осталось перевалить через гряду, и мы — в долине, — сказал Орел.
— По реке проще, — возразил горячий Редмир.
— Брось, Барс, — осадил его Оярлик, — не проще. Погляди, какие водовороты в теснине, да и вода холодная, сам пробовал, знаешь.
— К тому же меж скал Бурая глубокое русло вымыла, вброд не пересечь, — добавил Брандив.
— Ладно, полезли на холм, — сдался Эйрик.
Прежде чем на верхушку забрались, пришлось попотеть. Холм-то пониже скалы был, оттого его и выбрали. Одинокий Охотник наверх попал быстрее всех и теперь осматривался.
— Семижильный ты, что ли, — пропыхтел Оярлик, ползком преодолевая оставшийся шаг, и упал рядом. — Где это мы?
Ингерд вытер застилающий глаза пот и огляделся. Солнечные лучи осушили туман, и земля после ночи лежала умиротворенная и посвежевшая. На северо-западе темнел Лес Ведунов, Травник вдохнул полной грудью ветер, прилетавший оттуда, и просветлел лицом. За спиной зеленели холмы, по пряслам еще клубился мрак. С юга и востока раскинулись поля, сверкавшие изумрудной зеленью, их прорезали нити рек и пятнали рощи. По небу в той стороне разлилась бирюзовая дымка, там, далеко, лежало великое Соль-озеро. И лишь впереди было еще сумрачно: там начинались нехоженые земли Медведей, за ними — Гиблые Болота, а дальше — Белое Море, вотчина Ингерда.
— У тех берез внизу отдохнем, — сказал он.
— Там у корней родник бьет, — добавил зоркий Брандив. — Хороший выбор, Волк.
Спустились с холма намного быстрее, добрались до заветных берез и со вкусом устроились кто где.
— Пока не отдохнем, еду добывать не пойдем, — заявил Оярлик. — Все равно не дойду. Так, чего доброго, меня самого на обед кто-нибудь словит.
— За едой я схожу, — утешил его Аарел. — Я не устал.
— Да как это так? — приподнялся на локте Эйрик. — В бою ты вместе с нами был, дорогу с нами делил поровну, почему же меня ноги не держат, а тебе хоть бы что?!
— Уймись, Барс, — отвечает Орел, — просто этот путь мною уже хожен.
Эйрик отстал от него, а Ингерд в словах Охотника иной, скрытый смысл уловил. Но промолчал. Время было заняться ранами. Раны, правда, пустяшные были, но болели. Орел подался на охоту. Ингерд соорудил костер, а Травник выудил из котомки жестяную чашку, набрал в нее воды из ручья и пристроил над огнем. Эйрик и Оярлик наблюдали за ним, гадая, что он задумал. Вода закипела, Травник, поддергивая рукава, нашарил в котомке мешочки полотняные, в них всякие порошки хранились, и стал те порошки в воду кидать. Отвар, значит, готовил. Подобрав палочку подходящую, ошкурил ее и отвар помешивает, губами шевелит, бормочет что-то. Редмир и Скантир насторожились. Потом отрок снял чашку с огня и отвар остудил.
— Выпить это надо, — говорит.
Ингерд смотрит — Барс побледнел, и про себя рассмеялся. А Травник Редмиру чашку-то протягивает. Отодвинулся Барс невольно, Травник-то близкое плохо видел, потому продолжал чашку ему совать. Ингерд незаметно Эйрику кулаком погрозил, сам чашку взял, дунул на пар и пригубил. Отвар как отвар, приятного в нем мало, но Волк, живя у Вяжгира-знахаря, знал, что полезные отвары вкусными редко бывают. Ингерд передал чашку Редмиру, тот принял ее, так же дунул на воду и отпил. Сморщился:
— Да ты не Травник, отрок чудесный, ты Отравник, — Оярлику чашку протянул:
— Пей, да Орлу оставь.
Травник сел, ноги вытянул и вытащил из котомки чистое полотно и коробочки с мазями. Только сейчас Ингерд заметил, что штанины парнишки ниже колен кровью испачканы.
— Э, да ты никак поранился? — Ингерд хотел дотронуться, но Травник мигом ноги сложил и стал похож на паука-сенокосца.
Штанины задрались, и Ингерд увидел, что все ноги юного ведуна изодраны в кровь, ступни все в ссадинах.
— Ох, парень, ты даешь! — присвистнул Оярлик. — Да как же ты терпел?..
— Лис, Барс, помогите мне, — скомандовал Ингерд и Травнику говорит:
— Сейчас мы тебя лечить будем, а ты подсказывай, какие порошки и мази применять.
За этим занятием и застал их Аарел Брандив, с охоты возвратившись. Добычу принес богатую — дикую козу, свежевать взялся.
— Сапоги ему надо, — говорит Оярлик, заматывая пятки Травника куском полотна, мазями пропитанного.
— Только вот где их взять? — покачал головой Эйрик и Орлу говорит:
— Эй, Брандив, там тебе отвар целебный оставлен, выпей его!
Аарел кивнул, не отрываясь от дела.
— Эх, не додумались с Вепря какого-нибудь сапоги снять, — посетовал Ингерд. — Ну что, Травник, полегчало?
Долговязый отрок кивнул, разговаривал он редко, смущался, что голос его то басил, то на писк срывался, Эйрик с Оярликом над ним подшучивали.
Наконец, пятки его были в должный порядок приведены: порезы вычищены, мазями намазаны да сверху полотном замотаны. Аарел Брандив тем временем соорудил вертел, насадил на него освежеванную, промытую тушу и над огнем повесил.
— Пойду-ка я еще хвороста пособираю, — говорит Ингерд. — Этого не хватит.
— Да и мы тоже сходим, — вызвался Оярлик. — Мы вдоль берега пройдемся, заодно путь проверим. Если что — рог услышите.
И неразлучные в последнее время Лис и Барс ушли. Ингерд в противоположную сторону, к холмам повернул.
Идет, значит, птицы кругом поют, листва шелестит, Бурая в теснине меж скал кипит — словом, ничего такого необычного. И все же как-то неспокойно в душе у Волка, мучает что-то, а что — понять не может. Он и от костра-то ушел не за хворостом, а чтоб подумать в тишине, к сердцу своему прислушаться.
Шел Ингерд, шел, а все одно к речке пришел, тянет его любая вода к себе, ибо в каждом ручье, в каждом омуте — отголосок Моря, а Море — его, Волка, дом.
Вздохнул Ингерд тяжко, на берегу сел, голову на руки уронил, задумался. И в думы его заговор древний закрался, что пращуры его в стародавние времена сложили:
Дыбится пучина, волны ярятся,
