Нил Стивенсон - Король бродяг
— Наверное, вы правы, — проговорила Элиза, вспоминая разрушенные замки в Богемии.
— Теперь мы мстим при дворе. Иногда дело может дойти до дуэли, хотя, как правило, мы состязаемся в метких словах, а не в метких выстрелах. Жертв меньше, и у дам есть возможность принять участие в войне — как сейчас.
— Простите?
— Вы когда-нибудь стреляли из мушкета, мадемуазель?
— Нет.
— Однако за время нашего разговора вы уже выпустили несколько словесных залпов. Так что, как видите, в придворных битвах женщины ничем не уступают мужчинам.
Элиза остановилась, услышав, что часы на ратуше пробили четыре. Монмут по инерции пролетел вперёд, изящно развернулся и с глупой ухмылкой покатил назад.
— Мне надо на встречу, — сказала Элиза.
— Вы позволите проводить вас до Бинненхофа?
— Нет. Там д'Аво.
— Общество посла вам более не приятно?
— Я боюсь, что он захочет подарить мне шубу.
— Это было бы невыносимо!
— Не хочу доставлять ему такое удовольствие… он в некотором роде меня использовал.
— Французский король поручил ему вести себя с Марией как можно более дерзко. А поскольку Мария сегодня влюблена в меня…
— Почему?
— Почему в меня? Мадемуазель, я оскорблён.
— Я прекрасно знаю, почему она влюблена в вас. Я хотела спросить, почему французский король отправил посла в Гаагу с единственной целью досаждать Марии?
— О, граф д'Аво занят не только этим. Отвечая на ваш вопрос: Людовик хочет развести Вильгельма с Марией — ослабить влияние Вильгельма на Англию и выдать Марию за какого-нибудь из своих бастардов.
— Я чувствовала, что это какая-то семейная интрига — уж так всё гадко и мелочно.
— Вот теперь вы начали понимать!
— Разве Мария не любит мужа?
— Вильгельм и Мария — идеальная пара.
— Вы говорите мало, но подразумеваете многое — что?
— Теперь мой черёд напустить на себя таинственность, — сказал Монмут. — Это единственный способ наверняка увидеться с вами снова.
Он продолжал в том же духе. Элиза ловко ушла от ответа, и они расстались.
Однако через два часа они встретились снова. На этот раз в обществе Гомера Болструда.
В паре миль к северу от Гааги плоская земля Голландской республики обрезана морским побережьем. Цепочка дюн худо-бедно защищает от морских ветров. За ней, параллельно берегу, тянется полоска земли, по большей части заросшая лесом, но не дикая, а окультуренная каналами и дорогами. Здесь расположились разнообразные поместья — загородные приюты купечества и дворянства. Каждую такую усадьбу окружает сад, а те, что побогаче, — целые охотничьи угодья с домиками, куда мужчины могут скрыться от женщин.
Элиза по-прежнему очень мало знала про Болструда и его планы; очевидно, его поддерживал какой-то купец, владелец подобного поместья, разрешивший использовать для деловых встреч свой охотничий домик. Канал соединял поместье с Гаагским лесом, который тянулся от самого Бинненхофа. Расстояние составляло несколько миль, так что весной или летом прогулка могла занять всё утро или весь вечер. Однако когда каналы были подо льдом, а гость — на коньках, он добирался сюда совсем быстро.
Так и прибыл Монмут — без спутников, инкогнито. Он сидел в кресле, которое Болструд сравнил с троном людоеда, Элиза и Болструд — на скрипучих стульях из хворостин. Болструд пытался официально представить клиента, но…
— Итак, — сказала Элиза, — совсем недавно вы утверждали, что обычай сражаться при помощи оружия устарел и…
— Мне выгодно, чтобы люди думали, будто я впрямь верю в эту чепуху, — отвечал Монмут, — а женщины обманываются охотнее всех.
— Почему? Потому что на войне женщины становятся добычей, а нам это не нравится?
— Полагаю, да.
— Я была добычей, и мне это не понравилось. Ваша небольшая лекция о современности в некотором роде меня вдохновила.
— Как я сказал, женщины обманываются охотнее других.
— Вы знакомы?! — выговорил наконец Болструд.
— Как показал мой покойный папенька, те из нас, кому предопределено гореть в аду, должны хоть немного поразвлечься при жизни, — пожал плечами Монмут. — Мужчины и женщины — не пуритане — сходятся самыми разнообразными способами! — добавил он, нежно смотря на Элизу. Взгляд Элизы должен был ледяной сосулькой пронзить его насквозь, однако Монмут отвечал лишь лёгким чувственным трепетом.
Элиза сказала:
— Если вы так легко пошли у д'Аво на поводу и отвернулись от Марии, что проку будет от вас на английском троне?
Монмут уронил челюсть и взглянул на Болструда.
— Я этого не говорил! — запротестовал тот. — Только сказал, что мы собираемся закупить.
— Из чего со всей очевидностью следовали ваши намерения, — заметила Элиза.
— Не важно, наверное, — проговорил Монмут. — Поскольку мы не можем сделать закупки без какого-то обеспечения, а обеспечение в данном случае — трон.
— Мне сказали иначе, — промолвила Элиза. — Меня уверили, что за всё будет уплачено золотом.
— Да — после.
— После чего?
— После того, как мы завоюем Англию.
— Ой.
— Большая часть Англии на нашей стороне — это дело от силы нескольких месяцев.
— А большая часть Англии вооружена?
— Он говорит правду, — вставил Гомер Болструд. — Всюду, где он появляется в Англии, народ выходит на улицы, разводит костры и жжёт чучела Папы.
— Так что помимо закупки требуемых товаров вы просите временный заём, обеспечением в котором станет…
— Лондонский Тауэр, — успокаивающе пообещал Монмут.
— Я торгую акциями, но я не акционер, — сказала Элиза. — Я не могу быть вашим финансистом.
— Как вы можете торговать акциями, не будучи акционером?
— Я торгую дукатовыми акциями, составляющими одну десятую от настоящих акций Ост-Индской компании, поэтому куда более ликвидными. Я держу их — или опционы — ровно столько, чтобы получить небольшую прибыль. Вашей светлости надо будет проделать на коньках сорок миль вон в ту сторону, — она указала на северо-восток, — и договориться с амстердамскими ростовщиками. Среди них есть настоящие князья рынка, владеющие целыми мешками акций Ост-Индской компании. Однако поскольку вы не можете положить лондонский Тауэр в карман и поставить его на стол в качестве обеспечения, вам потребуется что-то другое.
— Мы это знаем, — заверил Болструд. — Мы просто даём вам понять, что, когда дело дойдёт до оплаты, её внесем не мы, а…
— Некий легковерный заимодавец.
— Не такой уж легковерный. С нами значительные люди.
— Могу я поинтересоваться кто?
