Роберт Говард - КОГОТЬ ДРАКОНА. Сага лунных башен
Одну вещь я все же унаследовал от своих предков. Память. И в ней нет ничего смутного, размытого или иллюзорного. Я помню свое прошлое в качестве Джона Гарфилда и также иные свои воплощения, например жизнь и деяния Железного Сердца. И когда я сижу в своем кабинете, уставясь неподвижным взглядом на соседний небоскреб, то он порой кажется мне столь же зыбким и нереальным, как поднимающийся ранним утром туман на берегах Красной реки. Я заглядываю глубже и дальше в прошлое и вспоминаю бурые горы Уичито; я вижу колышущуюся под ударами юго-западного ветра траву и высокий дом Куано Паркера на фоне синего, как вороненая сталь, неба. Я вижу хижину, где родился я сам, и пасущихся на опаленном солнцем пастбище тощих лошадей и коров; вижу сухие, редкие ряды кукурузы на небольшом поле поблизости… но я снова вглядываюсь. Передо мной — бескрайние прерии. Нет ни высокого белого дома, ни хижины, ни кукурузного поля. Только коричневая трава, типи из бизоньих шкур и бронзовый, обнаженный воин. Этот воин скачет, словно ветер, объятый безумной, дикой радостью, и перья головного убора развеваются за его спиной, будто след горящего метеора.
Я никогда не носил боевой раскраски, ни разу не ступал на тропу войны и не танцевал танец скальпа. Я не умею ни орудовать копьем, ни пускать стрелы с кремневым наконечником в фыркающего бизона. Любой сын оклахомского фермера превзойдет меня как наездник. Короче говоря, я — цивилизованный человек, и все же…
С ранней юности я испытываю грызущее меня беспокойство, неприкаянность и угрюмую неудовлетворенность своей жизнью. Я читал книги, учился с рвением, радовавшим моих учителей. Они гордились мною, ставя в пример другим, и говорили мне, что я белый не только по одежде, но и по сути, думая, что такие слова звучат для меня как похвала. Я слушал учителей, стараясь не демонстрировать пренебрежение к тем знаниям, которые сам же стремился приобрести ради материального благополучия.
Но беспокойство в душе моей росло, хотя никто и не подозревал об этом: я прятал его под маской непроницаемого индейского лица, как мои предки, привязанные апачами к столбу пыток, скрывали свою боль от взоров врагов.
Это беспокойство воздействовало на мои сны. С возрастом они становились все более живыми и яркими. В них всегда присутствовал бронзовый обнаженный воин, скачущий на фоне гор, туч, огня. Гремел гром. Наконечник его поднятого копья сверкал в свете молний.
От этих видений во мне просыпались инстинкты и суеверия моего народа; ведь сны всегда играли важную роль в жизни индейцев. Надо мной нависла тень окровавленного томагавка, появилась потребность, неукротимая тяга к насилию, которую, как я начал опасаться, сможет утолить только кровь. Ночью я метался на постели, пытаясь заснуть, боясь, что меня захлестнет неудержимый прилив из сумеречных, бездонных глубин подсознания. И тогда я начну убивать — неожиданно, жестоко и, по понятиям белого человека, беспричинно.
Я не хотел убить людей, никогда не причинявших мне никакого вреда, и отправиться потом за это на виселицу. Хоть я презирал (как и до сих пор презираю) философию и кодекс белого человека, тем не менее материальные блага цивилизации я считаю (и считал) вполне желанными, поскольку мне запрещено вести дикую жизнь, какую вели мои предки.
Я пытался погасить эти первобытные, смертоносные инстинкты с помощью спорта, но обнаружил, что американский футбол, бокс и борьба только усиливают их. Чем яростней я бросался в схватку, не жалея свое крепкое, мускулистое тело, тем меньше удовлетворения получал от борьбы и тем больше тянуло меня к чему-то такому, чего я и сам не понимал.
Наконец мне стало ясно, что одному с этой ситуацией не справиться, И я отправился, но не к врачу или психологу, а в округ, где родился, и отыскал Орлиное Перо.
Старый шаман жил в одиночестве среди гор, презирая обычаи белого человека. В обычной своей одежде я сидел, скрестив ноги, в его типи из древних шкур бизона и, рассказывая, время от времени опускал руку в стоящий между нами котелок с тушеным мясом. Орлиное Перо был с отрядом тех, кого генерал Маккензи настиг в Пало-Дуро. Когда генерал приказал перестрелять лошадей индейцев, он обрек Орлиное Перо на нищету, так как богатство шамана, да и всего племени, заключалось именно в лошадях.
Шаман выслушал меня, не говоря ни слова, и после этого сидел не двигаясь, уронив голову на грудь, почти касаясь морщинистым подбородком ожерелья из зубов пауни[4]. В тишине ночи вздыхал ветер и зловеще ухала в чаще леса сова. Наконец шаман поднял голову и сказал:
— Воин, которого ты видишь в снах, тот, кем ты некогда был. Он приходит вовсе не для того, чтобы уговорить тебя схватиться за томагавк и проливать кровь бледнолицых. Это зов предков, звучащий в твоей душе. Ты происходишь из древнего рода воинов. Твой дед скакал радом с Одиноким Волком и Петой Ноконой. Он снял много скальпов. Если ты не найдешь какую-то отдушину, твоим разумом рано или поздно овладеет кровавое бешенство и духи предков запоют у тебя в голове. Тогда ты станешь убивать словно во сне, без всякой на то причины. И тебя повесят. Негоже команчу встретить смерть, задохнувшись в петле. Повешенный не может спеть песню смерти. Душа его не покинет тело, а вынуждена будет вечно обитать под землей, вместе с гниющими костями… Ты не можешь быть воином. Эти времена миновали. И все же есть способ… Если б ты смог вспомнить… Всякий команч после смерти уходит на время в Страну Счастливой Охоты, отдохнуть и поохотиться на белого бизона. Потом, спустя сто лет, он возвращается в племя… если его дух не погибает с потерей скальпа. Но он не помнит прежней жизни. А если помнит, то немного. Есть колдовство, способное пробудить воспоминания, — сильное и ужасное колдовство, которое обычному человеку не пережить. Я-то помню свои прежние воплощения. Помню людей, в телах которых обитала моя душа в былые века. Я могу бродить в тумане и говорить с великими, чей дух еще не возродился, — с Куоно Паркером и Петой Ноконой — его отцом, и с Железной Рубашкой — его отцом — с Сатантой из племени киова, и Сидящим Бизоном из рода Огалалла, и многими другими… Если ты храбр, то сможешь вспомнить и заново прожить свои прежние жизни. Тогда ты успокоишься, узнав о своей былой доблести и силе.
Рассказывать ли вам о ритуале? Обряд проходил в горах, на глазах у одного лишь Орлиного Пера. Я выдержал такую пытку, какая обычному человеку может привидеться только в кошмарах. Это очень древняя магия, тайная магия, о которой всеведущие антропологи даже не догадываются. Она всегда принадлежала команчам, и тайный обряд мог выполнять только шаман. Сиу позаимствовали из нее ритуалы для своего танца солнца, а арикара одолжили у сиу часть ее для танца дождя. Это колдовство сурово и жестоко — никаких кричащих толп женщин и воинов, способных вдохновить человека, укрепить его дух боевыми песнями…
