Наталья Шнейдер - Двум смертям не бывать
— Дальше.
— Но он вырастил моего брата: с семи лет, когда мальчиков из знатных семей отдают на воспитание сюзерену — и до того дня, как тот заслужил рыцарство. Более достойного мужа я не знаю.
— У нас был похожий обычай. — Принцесса подперла кулаком подбородок. — Только на воспитание брали старших сыновей вождей покоренных племен.
— Заложников? — едва не поперхнулся Эдгар. Это ж надо, сравнить воспитание будущего рыцаря, призванное сохранить воинские традиции и истинно рыцарский дух, со взятием заложника.
— Можно сказать и так. У нас предпочитали говорить "воспитанники". Очень практичный способ: с одной стороны, держит в узде вождя. С другой, пока мальчик войдет в возраст, он успеет полностью перенять обычаи и нравы воспитателей… Но мы снова ушли куда-то в сторону. Дальше.
Эдгар подумал, что если так пойдет и дальше, он обретет не только железную выдержку, но и изворотливый ум. Потому что в который раз приходится смирять возмущение и вместо того, чтобы разразиться гневной тирадой, искать доводы разума. Куда там ученому диспуту! Впрочем, сейчас не время размышлять о том, чем воспитание юного рыцаря отличается от выращивания то ли заложника, то ли нового вождя покоренного племени. Пусть даже сравнение кажется чудовищным. Не время.
— Полагаю то, что герцог отправился добывать корону в чужие земли, говорит о многом. Не каждый предпочтет честную битву интригам и братоубийству.
Принцесса покачала головой.
— Наверное. Я бы хотела согласиться с тобой. Но это может говорить как о чести, так и о том, что просто-напросто ваш король — сильный повелитель. И брат понимает, что не сможет с ним потягаться.
Воистину, принцесса оказалась невыносима. Что за странная прихоть — во всем искать низменные черты, превращая доблесть в себялюбивую расчетливость? Неужели каких-то полчаса назад эта девушка казалась ему любознательной и разумной? Эдгар привык искать в людях прежде всего хорошее, и, случалось, ошибался. Неужели и в этот раз за прекрасным лицом и острым умом кроется порок?
— О полководческих талантах герцога судить не могу. — Сказал он сухо. — Равно как и о государственной деятельности. И больше право, мне нечего добавить.
— Как странно… — девушка смотрела куда-то сквозь учителя, словно размышляя вслух. — Ты умен, но совершенно ничего не умеешь сказать о человеке. Как он одевается: предпочитает ли щегольству удобство или готов пожертвовать им ради внешнего лоска? Как ведет себя с равными и как обходится с теми, кого судьба обделила знатностью? Блюдет ли обычаи или позволяет себе пренебрегать установленными порядками зная, что при его знатности почти все сойдет с рук? Окружает себя льстецами или готов смириться с непочтительностью ради дельного совета? — она замолчала, перевела испытующий взгляд на Эдгара. — Для того, чтобы судить об этом необязательно близкое знакомство. Достаточно держать глаза и уши открытыми.
— Но…
— Помнишь, как звали девушку, с которой ты провел ночь?
— Принцесса… — щеки снова налились свинцовой тяжестью. — Прости, но, кажется, я уже сказал, что…
— Я не спрашиваю, что именно вы проделывали в постели. — Перебила Талья. — Но имя — помнишь?
Эдгар запоздало сообразил, что даже не спросил, как зовут рыженькую. Тогда это казалось совершенно неважным. Сейчас — неважным вдвойне, он не собирался продолжать знакомство. И все же, было в случившемся что-то неправильное. Да катись оно все к демонам, с самого начала все было неправильно! И, да, кто интересуется именем портовой шлюхи? Но по местным обычаям, к которым Эдгар никак не мог привыкнуть, рыженькая шлюхой как раз и не была. Может быть, немного ветреной, да. Но не шлюхой. Или она все же называла имя, а он пропустил мимо ушей, сперва занятый своими переживаниями, потом… снова переживаниями, но уже другими. Припомнить не получалось, хоть убейся.
— Я… — он пристыжено замолчал.
— Какой трактат ты прочел последним, и кто его автор?
— Роланд из Гертона. "Что есть ересь?"
— То-то и оно, — вздохнула принцесса. — Грустно.
— Прошу прощения?
— Грустно то, что ты видишь лишь себя или свое отражение в других. Люди тебе неинтересны. Предпочитаешь живым — мертвые книги.
Эдгар хотел было возразить, и в который раз замер на полуслове. Просто потому, что понял, что эта девчонка — девчонка, будь она хоть трижды принцессой — попала в точку. Он не любил людей. Нет, он любил брата, был искренне благодарен приемной матери — как бы холодна та не была, в другой семье его бы просто выбросили на улицу. Он чтил ректора, словно приемного отца — до какой-то степени тот им и был. Но людей, не какого-то человека, а людей он не любил. Да и за что бы их любить? Толпу, безмозглую, развратную, неспособную ни к чему доброму? Но ведь толпа — она как раз и состоит из людей? Таких как он, сам, как брат или тот же ректор… или как Дагобер, которого он недолюбливал, как ни старался быть беспристрастным. Но незачем принцессе знать, что она попала. И он сказал о другом.
— Книги не бывают мертвы. Если они настоящие. Они — воплощение человеческого бессмертия.
— Пусть так… Но люди — те, кого мы любим — единственное, что имеет настоящую ценность.
Эдгар покачал головой. Очень хотелось сказать, что в отличие от людей книга не предаст, не оскорбит лишь за то, что не вышел происхождением, и не проклянет за чужой грех. Но незачем открывать душу перед этой чужой девочкой, выросшей в холе и неге. Все равно не поймет.
— Не веришь… — сказала она. — И не поверишь. Пусть так. Ступай — время обеда. Отдохни Через два часа жду тебя здесь — и оденься для верховой прогулки. Должна же я исполнить долг гостеприимства и показать тебе столицу. И окрестности.
— Принцесса…
— Я так хочу. Разве этого недостаточно?
— Как прикажешь государыня.
— Ступай.
Эдгар слышал, что многие, поспав днем, до вечера теряют бодрость и ясность ума. К счастью, самому ему никогда не доводилось испытывать ничего подобного. Вот и сейчас короткий полуденный сон не только освежил, но и привел в порядок мысли. Незачем принимать близко к сердцу все, что скажет принцесса. Купеческие сынки проверяли учителя на прочность, подкладывая на лавку колючки. Принцесса — роняя в душу колючие семена сомнения. Ничего из ряда вон выходящего. Отнестись как к очередному диспуту, и только.
Как и было приказано, через два часа он стоял у беседки. Менять наряд Эдгар не стал: повседневная одежда, годилась как для занятий, так и для верховой прогулки. А вот принцесса не только стянула волосы в косу, но и переоделась, сменив утреннее платье на тот подобие мужской одежды, что носили белонские девушки в таких случаях. Рубаха тонкого шелка, перепоясанная широким кушаком, заправленные в высокие сапожки штаны, легкая безрукавка надетая скорее для того, чтобы не вызывать нескромные взгляды, нежели для тепла: лето хоть и подходило к концу, но до прохладных дней было еще далеко. Будь Эдгар более самоуверен, он бы. пожалуй, заподозрил, что безрукавка надета только из-за него. Вчера он разглядывал принцессу довольно бесцеремонно, а тонкий шелк слишком откровенно обрисовывал то, что полагалось бы скрывать. Но самоуверенным ученый не был, а потому подумал об утренней нотации. Как там сказала принцесса — предпочитает удобство внешнему лоску или наоборот? Хорошо, посмотрим.
