Алина Лис - Изнанка гордыни
Сейчас она страдальчески терпела мои прикосновения, зло щурила глаза и шипела, но магия, заключенная в ошейнике, не позволяла ей причинить вред хозяину.
— Отлично, пусть будет кошка. Может дать вашему alter ego какое-нибудь занятное прозвище? Например, “Пушинка”? Ладно, ладно, не надо так реагировать. Признаю, это уже несмешно и жестоко. Кроме того, мне не хватает ваших ответных реплик, так что возвращайтесь-ка в привычное состояние. Морф.
Она кубарем скатилась с моих колен, тяжело дыша. Я присел рядом.
— На что это похоже, Франческа? — мне и правда было любопытно.
Девица молчала.
— На что это похоже? — на этот раз я сопроводил вопрос легким всплеском силы, направив магию в соединившую нас нить.
— Ни на что. Мир видится по-другому. Запахи и звуки рассказывают больше, чем глаза. И все огромное, — выговорила она против своей воли.
— Интересный опыт. Я вам почти завидую, леди Пушинка. Что, не называть вас так? Хорошо, не буду.
Она молчала, отвернувшись. Закусив губу, ощупывала тонкую полоску кожи, украшенную неброским серым камнем, на своей шее.
— Давайте собираться, сеньорита. Время к полудню, а еще нужно найти для вас лошадь.
Франческа подняла на меня тяжелый взгляд:
— Я знала, что ты — подлец, для которого нет ничего святого. Но это… это слишком даже для тебя. Лучше бы ты меня убил.
Ее слова задели, но со своей точки зрения пленница была права.
— Да, да. Мы это уже проходили. Я — подлец, сволочь, негодяй и вообще аморальный тип. И если бы я вас убил, получилось бы не так весело. Вставайте, Франческа, нас ждет дорога.
Франческа
До дня, когда он надел ошейник, я не знала вкуса ненависти.
Я думала, ненависть знакома мне, но то была не она — гнев. Гнев ярок, но недолог и проходит без следа. Ненависть жжет душу раскаленным железом днем и ночью.
Говорят, кто не любил, тот не жил. Я же скажу — не жил тот, кто не пробовал ненавидеть. Знаю это, потому что испытала и первое, и второе. Ненависть сильнее и ярче, она приходит в двери сердца незваной, и ее не прогнать так просто. Она дает силы жить и ждать.
На шее моей ошейник. Как у скотины, как у шелудивого пса. И тот, кто рядом, тот, кого я ненавижу сильнее жизни, может отдать мне приказ, который я не смогу не исполнить. Я — его рабыня, животное, вещь. И я клянусь, мысленно клянусь себе в сотый раз, что он поплатится за то, что сделал со мной.
Я ненавижу даже его больше, чем ублюдков, которые надругались надо мной. Они сделали это над моим телом, он же — над моей волей, душой, свободой.
Он ничем не лучше них. Даже хуже.
— Если бы взглядом можно было пытать и убивать, сеньорита… Оооо, страшно представить какая участь ждала бы меня тогда.
Я не отвечаю. Я опускаю взгляд. Я умею терпеть, ждать и скрывать свои чувства. Отец долго воспитывал во мне эти умения розгой и горохом, рассыпанным по полу.
— Суп из утки просто изумителен, попробуйте. Кто бы мог подумать, что в этой дыре умеют так готовить.
Я молчу. Успела заметить, что молчание раздражает его куда больше любых дерзостей.
— Что, прелестная Франческа, решили назло мне уморить себя голодом?
Он прав. Мне надо есть. Мне надо выжить и набраться сил. Чтобы отомстить.
Мы движемся сквозь села и города на север. Не знаю, куда везет меня мой враг, и не стану задавать вопросов. День за днем в седле. Холодно. В Рино так холодно не каждую зиму.
Обед в очередном трактире, неизвестно каком по счету в череде постоялых дворов. Мы проезжаем сквозь деревенскую ярмарку. Он покупает маленькую глиняную грелку с узким горлышком и протягивает мне:
— Грейтесь, сеньорита.
Беру ее. Глина слегка шершавая, удобно лежит в руках. От нее расходится приятное тепло, ласкает озябшие пальцы. Разжимаю руки. Грелка падает на землю и разбивается. От пролившейся горячей воды поднимается пар:
— Ой, — говорю. — Надо же, какая досада.
Он хмурится:
— Видно вам нравится мерзнуть, леди кошка.
Сгущаются сумерки. Мы останавливаемся на ночь в гостинице. Ужин. Его болтовня, мое молчание.
Он придирчиво проверяет чистоту простыней, щелчком пальцев заставляет сдохнуть клопов в перинах и требует у трактирщика постелить свежее, только что выстиранное белье. Тот повинуется.
Это повторяется из раза в раз. Мой враг любит комфорт. Он всегда требует себе лучшего: комнат, еды, овса для лошадей. И всегда получает желаемое.
Я не знаю, зачем нужна этому человеку. Мы спим рядом уже месяц, но с того, первого раза он не делал попыток овладеть мною. Должно быть, он бережет меня для какого-то невероятного, невозможного унижения и издевательства.
Мне снова приходится ложиться в одну кровать с тем, кого я так ненавижу. Забиваюсь на самый краешек. Холодно. Одеяло пахнет сыростью и мокрой шерстью. Можно пожаловаться тому, кто спит рядом, он велит принести грелку, но я стараюсь не заговаривать с ним первой.
Я лежу в постели, слушаю сонное дыхание своего врага и думаю, что стоило быть настойчивей в попытках добыть кинжал, пока мою шею еще не стягивал ошейник. Сейчас не в моей власти причинить ему вред, как бы ни мечтала я вонзить нож ему в сердце и стереть, наконец, выражение насмешливого превосходства с породистого, красивого лица. Но я знаю — у такого, как он, должно быть много недругов. Я найду их и предложу свою помощь. Я буду лазутчиком, шпионом, соглядатаем. Я узнаю пределы своей свободы, я отомщу так, как будет позволено заклятьем. И когда он будет умирать, когда я загляну в его глаза, возможно, тогда ненависть покинет меня, чтобы оставить лишь тоску и чувство утраты.
Intermedius
Эмма Каррингтон
Эмма следовала за оруженосцем по тайным коридорам резиденции Ордена и гадала, зачем она могла потребоваться гонфалоньеру. Джозеф Найтвуд не отличался любовью к задушевным беседам ни о чем. И он едва ли замечал Эмму ранее.
Эмму не удивляло это невнимание, пусть она, как одна из немногих женщин в организации, к тому же женщина, обладающая редкими знаниями и опытом хирурга, могла бы рассчитывать и на большее.
Она привыкла к мужскому равнодушию.
Не красавица, и ничего не поделаешь. Ну, хоть не дура. Возможно, позже, когда она сможет проявить себя, ее заметят и оценят. И даже сумеют разглядеть в ней не только надежного соратника или хорошего врача, но и женщину.
Они свернули за угол и встали у двери из мореного дуба. До этого Эмма была здесь всего пару раз. Она подняла взгляд на низкий, выложенный необработанным камнем потолок и подумала о толще земли над головой. Интересно, когда по площади сверху марширует королевская гвардия, слышно ли это в кабинете гонфалоньера?
