Филип Пулман - Северное сияние
Дом священника считался, наверное, самым старинным в городе, да и сложен он был не из бревен, а из дорогостоящего кирпича. Лестница в три ступеньки вела к парадной двери, вернее, к тому, что раньше было парадной дверью, поскольку медведь уже успел разнести ее в щепки. Дом ходил ходуном, из окон раздавались отчаянные вопли, крики, треск и грохот. Часовой в нерешительности помедлил перед входом, держа ружье на изготовку, но, когда вокруг начала собираться толпа и из каждого окна на противоположной стороне улицы высовывались любопытные, чувство долга возобладало над минутной слабостью, и, дав еще один предупредительный выстрел в воздух, страж порядка ринулся внутрь дома.
В эту секунду, казалось, даже стены задрожали. В трех окнах вылетели стекла, с крыши градом посыпалась черепица, из дверей в панике выскочил лакей, а за ним с заполошным кудахтаньем мчалась курица-альм.
Внутри послышался еще один выстрел, а потом раздался леденящий душу рев. Лакей затрясся, как осиновый лист. Из дома пулей вылетели священник и его альм-пеликаниха, оба в пуху, перьях и растрепанных чувствах. Откуда-то из-за угла рявкнула команда, и, словно из-под земли, во дворе появился взвод вооруженных полицейских. Лира увидела могучую фигуру Джона Фаа, рядом с ним пыхтел и отдувался толстяк бургомистр.
Страшный треск и скрежет заставили всех присутствующих в ужасе посмотреть на подвальное оконце. Кто-то с бешеной силой налегал на раму изнутри, так что стекла звенели и во все стороны летели щепки.
Давешний часовой кубарем скатился со ступенек, вскинул винтовку и прицелился. В это мгновение оконце распахнулось и наружу протиснулся Йорек Бьернисон, панцербьорн в полном боевом облачении.
Спору нет, он и раньше, без панциря, выглядел внушительно. В панцире же медведь являл собой зрелище поистине устрашающее — огромное чудовище, с головы до пят покрытое ржавыми металлическими пластинами, грубо подогнанными друг к другу. Толстенные листы железа, навсегда потерявшие свой изначальный цвет, были испещрены бесчисленными вмятинами и зазубринами, а каждое движение медведя сопровождалось лязганьем и скрежетом металла. На морде красовалась конусообразная маска-шлем со щелями-прорезями для глаз. Свободной оставалась лишь нижняя челюсть, чтобы можно было беспрепятственно рвать зубами врага и добычу.
Часовой выстрелил и передернул затвор винтовки, потом еще и еще раз. Полицейские тоже палили из ружей, но град пуль отскакивал от панциря Йорека Бьернисона словно горох. Отряхнувшись от них, как собака под дождем, медведь с лязгом и грохотом прыгнул вперед, и не успел часовой даже глазом моргнуть, как гигантская туша подмяла его под себя. Альм-овчарка с бешеным лаем пыталась вцепиться медведю в глотку, но куда там! Йорек отмахнулся от нее, как от надоедливой мухи. Огромная когтистая лапища сгребла бедолагу-солдатика за грудки, подтянула к себе, и вот уже страшные челюсти сомкнулись на шее страдальца. Лира в ужасе зажмурилась: еще мгновение, и раздастся хруст костей, а потом снова кровь, смерть, целая череда смертей, бессмысленная борьба, и им уже не уйти отсюда, а дети в Больвангаре ждут спасения.
Не отдавая себе отчета в том, что она делает, девочка рванулась вперед и вцепилась медведю в холку. Это было единственное назащищенное место на его теле, там, где кончался шлем и начиналась пластина, прикрывавшая спину, между ржавыми металлическими краями вздыбился желтовато-белый мех. Пантелеймон обернулся диким котом и угрожающе выгнул спину, готовый броситься на защиту девочки. Но Йорек Бьернисон стоял не шелохнувшись. Полицейские прекратили огонь.
— Йорек, за тобой должок, забыл? — зло зашипела Лира. — Ты будешь делать то, что я скажу. Не смей драться с этими людьми. Ты сейчас повернешься и пойдешь за мной. Ты нам нужен. Здесь тебе оставаться нельзя. Мы идем в гавань. Пусть Фардер Корам и Джон Фаа все объяснят этим людям сами. У них это лучше получится. Йорек, миленький, отпусти этого человека и пойдем. Только не оглядывайся.
Медведь послушно разжал челюсти. Вот показалась голова часового, кровь заливала посеревшее от ужаса лицо. Человек обмяк и лишился чувств. Альм-овчарка скулила рядом, зализывая шершавым языком его раны. Панцербьорн медленно двинулся за девочкой.
Никто не двигался. В это невозможно было поверить! Панцирный медведь отпустил свою жертву, повинуясь приказу какой-то пигалицы. Люди молча расступались, давая им дорогу. Медведь и Лира удалялись по направлению к гавани.
Все мысли девочки до такой степени были сосредоточены на медведе, что она даже не заметила, какая волна ненависти и страха взметнулась за их спинами. Она смотрела только вперед, рядом тяжело переваливался медведь, а впереди мчался Пантелеймон, словно герольд, возвещающий: “Дорогу! Дорогу!”.
Дойдя до гавани, Йорек Бьернисон нагнул голову, подцепил когтем застежку, и его железный шлем с грохотом покатился по обледенелой земле. Цагане высыпали из кофейни, вмиг учуяв, что происходит что-то невероятное. В неверном свете яндарических палубных огней они увидели, как могучий медведь стащил с себя доспехи и, свалив их кучей на берегу, вперевалочку побрел к морю. Без единого всплеска он нырнул и исчез под водой.
— Что за шум, а драки нет? — спросил Тони Коста, заслышав гомон с улицы. В гавань валила толпа горожан и полицейских.
Лира, как смогла, рассказала ему, что произошло.
— А сейчас-то он куда подевался? — поднял брови цаган. — Что же это он, добывал-добывал свой панцирь, а потом бросил его тут, бери — не хочу? Сейчас у него мигом ноги вырастут.
Лира испуганно следила за приближающейся процессией. Мамочки! Полицейские, да как много, и какие-то люди, человек двадцать, а может, тридцать, и жирный бургомистр, и священник, и в самой гуще толпы Фардер Корам и Джон Фаа, которые пытаются им что-то объяснить.
И они шли, шли и вдруг остановились, потому что внезапно в игру вступил новый персонаж. На панцире медведя, беспечно закинув ногу на ногу, удобно устроился долговязый аэронавт Ли Скорсби. Он сидел, поигрывая внушительных размеров пистолетом, ствол которого был весьма выразительно направлен на объемистый живот бургомистра.
— Да, господа, — проговорил он самым дружелюбным тоном, — подзапустили вы панцирь дружка моего, подзапустили. Смотрите, ржавчина-то какая! Хорошо, хоть грибы на нем не выросли. Так что сейчас тихо-мирно стоим и не двигаемся, ждем, господа, пока медведь смазку не раздобудет. А если кто ждать не хочет, то милости просим домой. Посидите в креслице, газетку почитайте. Я здесь никого не держу.
— Смотрите! — закричал Тони, показывая на дальний конец мола. — Это он!
