Казнь Мира. Книга третья (СИ) - Трефилова Майя

Хоуфра случайно толкнул ногой ворона. Тот покачнулся, но, вовремя подхваченный, не упал. Обратив на идола внимание, Хоуфра сжал губы: на разукрашенной сажей половине глаз блестел как живой, а чернота прятала грубость тела. Только холод камня мешал заблуждениям.

— Тогда Ядула настоящая шаманка. Она разгадала, куда скрылись твои дети, а я — слепой.

— У Ядулы тоже есть талант. В зачатке, — Яровата отвела взгляд.

— Разве отец не старался вас обеих обучить? Одна заняла бы место верховного шамана, а вторая — в племени.

— Отец должен был сделать так, но ему казалось, что дар Ядулы мелок, и он лишь распалит её на большую зависть ко мне. Боялся, потому что Ядула не знала смирения. Она убежала к лисам — те всех мало-мальски способных тащили в шаманство, но потом забросила, променяв дух на власть. Это и моя вина тоже. Мне не хватило смелости сделать с ней то, что я делаю с тобой сейчас. Когда Саландига погиб… — голос Яроваты немного просел. — Я не смогла стать верховной. Оглохла.

— Это как???

— Душевно. Я испугалась судьбы Саландиги, его груза, того, что мой сын останется сиротой, как остался ты. Верховным избрали ворона, талантливого, слышащего, но честолюбивого, и это плохо кончилось для всех нас.

Яровата смолкла и несколько минут не говорила, пока Хоуфра не поинтересовался:

— Моэги… кажется, так его звали? И почему половина ворона — чёрная?

— Да, Моэги-ворон. Он встал на сторону Ядулы, хотя не имел права. Забыл своё подлинное предназначение. Не оглох, а заткнул уши, предал всех, кто верил ему. Когда проклятие высвободилось, всё семейство Моэги почернело, и ни в каком обличье чернота не пропадает.

— Это ложь! Мы ведь жили тогда! И вороны уже были чёрными! Для кого вы сочиняете эти байки?!

Рассвирепев, Хоуфра сжал кулаки так, что пальцы хрустнули. Он хотел ударить Яровату, чтобы она почернела, а шаманка не дрогнула, словно и не заметила гнева. Сквозь зубы Хоуфра процедил:

— Поэтому род Моэги изгнали? Они теперь новые отверженные?

Она не ответила, но и так всё было ясно. Выдохнув, Хоуфра уставился на змея.

— Чего ты хочешь от меня? Чтобы я стал шаманом? Боюсь, времени у меня нет.

— Это то, что ты должен сделать. Это предназначение, судьба.

— Нет никакой судьбы. Этому во всех царствах учат, одни вы как дикие. Странно это, если можете слышать Духов.

Через несколько минут он жалел о столь горячих словах и тем более о попытке ударить. Всё же с союзниками следует быть сдержаннее и мягче, тем более с матерью, только что получившей весть о гибели сына.

— Я полечу к семье Моэги. Их родич погиб в буре, я расскажу о его участи. Да и помощь нам их тоже понадобится, — чуть замявшись, Хоуфра произнёс. — Спасибо, что рассказала о шаманстве. Жаль, что слишком поздно для меня.

— Никогда не поздно, — она подняла печальный взгляд. — Не отрекайся. Шаман — это не власть мирская, на которую ты насмотрелся в других странах. Это путь тропами Духов. Ты пока не понимаешь, что уже идёшь ими, но понимаю я. Благословляю тебя, Хоуфра, сын Саландиги, на путь, но вряд ли ты найдёшь кого живого.

Он летел низко, дыханием согревая воздух, но почти не узнавал родную землю. Под белым одеялом она спала, а тьма охраняла её покой. Если утихала буря, всегда было видно звёзды, а порой и северное сияние. Теперь же кругом мгла, и даже острейший птичий взор едва пронзал её. Хоуфра больше полагался на чутье. Себе он признался, что слова Яроваты его зацепили, потому он искал знаки в морозной ночи. Шаманы должны видеть и слышать, но ничего, кроме свиста, различить не удавалось, а мозг и так кипел в птичьей черепушке.

Опустился, приметив сугробы, которые никак не могло намести, и холодом обожгло так, как никогда раньше, даже в буре. Хоуфра превратился в медведя, чтобы сберечь себя шубой и слоем жира, но и то пробирало до костей. Чудовищным холодом веяло от сугробов. К ужасу Хоуфра разглядел в них раздавленные снежные блоки, и в неистовом порыве начал копать. Он сам не знал, сколько рыл, пару минут или много часов — ощущение времени смазалось. Хоуфра плохо соображал.

Сначала показалось нечто, напомнившее граблю или корень. Стоило чуть расчистить находку, и всё прояснилось.

Окоченевшая рука.

У Моэги было большое семейство. Пять груд снега, пять иглу — по одной для каждой пары с детьми. Хоуфра закашлялся, представив, что нашёл не руку взрослого, а детскую. Заревел, хотя знал, что не стоило привлекать внимание. Пусть. Если демоны примчат на его зов — то разорвёт их без всяких чар, зубами. И Сагариса, и даже Эллариссэ. Они сейчас казались Хоуфре ничтожествами, которых он сотрёт в гневе. Ничто их не спасёт.

Продолжая оплакивать воронов и выплёскивать злобу, Хоуфра медленно замерзал сам. Сугробы, на которых осталось проклятие, манили в сон, сладкий, как смерть. Ими только укрыться, и больше ничего не будет иметь значения. Только жажда мести мешала спать.

Открытая ладонь будто указывала на то, что не должно ей быть пустой. Эта мысль немного оживила рассудок, и, приняв вид Живущего, Хоуфра вложил нашивку ворона в руку покойника. Холод перестал ощущаться чудовищным. Последний из Моэги не пережил бурю, как и весь его род. Подумалось, что и не хотел. Проклятие не сокрушило стан овцебыков, не вползло к отверженным в пещеры. Сокрушены оказались близкие настоящего предателя.

«Те, кто остался, не мог бороться, а кто мог — ушли за Секирой, чтобы искупить вину. Чувствовал, как ярится мороз над ущельем? Там они, дети Моэги».

— Кто здесь? — крикнул Хоуфра.

Никто не отозвался, но голос в голове не мог быть собственным. Хоуфра прислушался, но тишь кругом царила замогильная на этом жутком кладбище. Однако совсем неслышно приближался медведь, но снег не хрустел под его лапами.

Хоуфра приготовился, ожидая нападения — медведь мог оказаться мертвецом или демоном, но в темноте заблестел узор на шкуре.

— Брат…

Сородич спокойно дал себя обнять, только чуть рыкнул. Хоуфра ждал, что тот преобразится и всё расскажет о племени. Но только сопение в ответ. Даже отверженные имели обличье, напоминавшее о Живущих, а изгнанный медведь только малые рога отрастил, которые едва прощупывались на голове и скорее напоминали две шишки, а речь будто бы совсем потерял.

Высвободившись из объятий, медведь повернул к горам. Хоуфра попробовал идти за ним, но уже измотанный, едва устоял на ногах.

— Прости. Не могу посмотреть то, что ты хочешь показать. Не продерусь через этот хаос.

Медведь обернулся и неожиданно поднялся на задние лапы, вдвое возвысившись над Хоуфрой.

«Я шла к тебе через настоящий хаос, а то, что там — лишь эхо дарованной вам силы. Она подвластна тебе».

— А? Что?

«Посмотри моими глазами. Ты узнаешь об участи семейства Моэги и что ждёт тебя возле их могилы».

Глаза медведя засветились синим, и Хоуфра провалился в небытие, подобное сну, но продолжал бодрствовать. Он был далеко и близко, высоко и низко — всюду. Он чувствовал ветер так, словно был им, мороз — как если бы сам его напускал. Он видел чудовищ, пересёкших полюс, и знал их силу. Знал о Шторме. Невесть кто заточил холод в стены, но его мощь пробивалась сквозь них. Ощущая её, Хоуфра мог сказать, когда она иссякнет.

— Как это… кто ты?

«Ты позабыл, кто ты, отвернулся от самого себя. Пришло время вспомнить. Аватар оказал тебе услугу, высвободив хаос — воспользуйся ей. Всё, что даровано тебе — должно быть использовано!»

Прежде, чем Хоуфра понял хоть что-либо, снегом рассыпался медведь. На его месте остался небольшой сугроб, который тут же начало разносить ветром. Хоуфра застыл, не в силах даже осмыслить наваждение. Когда на плечо легла чья-то ладонь, он даже не почувствовал.

— Ты слишком беспечен. Тут могут быть демоны, — произнёс кто-то знакомый.

Хоуфра уже и позабыл, как выглядит Лу Тенгру в шубе и шапке.

— Это ты создал иллюзию? — спросил Хоуфра.

— Какую?

— Медведя. У него была светящаяся руническая шкура. Вы ведь, колдуны, способны такое создавать и дурачить?