Избранное. Компиляция. Книги 1-11 (СИ) - Пулман Филип

— Здесь как в нашем зимнем саду. Будто ничего другого не существует. Я с вами, но чувствую себя совсем одинокой. Как жалко, что теперь нет старых увеселительных садов. Как Воксхолл или Креморн. Я ходила бы туда переодетой и любовалась бы фейерверками, и как играют лучи на деревьях, и смотрела бы, как танцуют…

— Вам не понравился бы Креморн. Под конец, перед тем как его закрыли, он стал совсем никудышный, дешевый и грязный. Хотя ночью, когда грязи не видно, он был совсем недурен. А вы не любите делать что-то, верно? Только наблюдать. Я не прав?

Она кивнула:

— Да, вы совершенно правы. Не думаю, что я хоть когда-нибудь в жизни сделала что-то хорошее. — Она говорила не потому, что жалела себя, просто рассказывала ему то, что было на самом деле.

— Но все-таки вы остановили свой экипаж.

— Да. И рада, что сделала это. Я не знаю, что он скажет. Может быть, расскажет моему отцу, о; конечно, расскажет. А я скажу, что мне захотелось погулять.

Они свернули на узкую дорожку, и тут она сказала:

— А вот вы любите делать. Вы детектив… и фотограф.

— На самом-то деле я не фотограф. Я… я пишу пьесы.

— Неужели?

— Пишу. Все время. Но пока ни одну не поставили.

— Вы собираетесь разбогатеть?

— Обязательно.

— И стать знаменитым? Как Шекспир?

— Само собой.

— А о чем ваши пьесы?

— Убийства. Как у Шекспира.

Но только не реальное убийство, думал он; он никогда не писал о реальных людях, реально убитых, и о том страшном потрясении, которое испытываешь, когда это происходит на самом деле. Это было бы слишком ужасно, хуже, чем вампиры, гораздо хуже.

Они прошли еще немного вперед. Он никогда не испытывал такого счастья и такой тревоги.

— Знаете, — сказал он, — вы… такая милая. Вы прекрасны. Я не могу найти верных слов, но я никогда не встречал таких, как вы. Никогда, нигде. Вы самая… само совершенство…

К его изумлению, глаза ее наполнились слезами.

— А я хочу… — сказала она глухо, почти пренебрежительно, — я хотела бы услышать хоть что-то другое. Надеть какой-нибудь маскарадный костюм. Или маску. Все всегда кончается этим: «Ах, вы прекрасны!»

В ее устах это слово прозвучало как «отвратительны».

— Вы полная противоположность одной особы, которую я увидел пару дней назад, — сказал он. — Нет, она не то чтобы безобразна, но у нее через все лицо родимое пятно, и она ненавидит, когда на нее смотрят. И она влюблена в… — в вашего мужа, подумал он. — В одного парня, и притом знает, что он никогда не полюбит ее, но он — единственное, что есть в ее жизни.

— О, бедняжка, — сказала она. — Как ее зовут?

— Изабел… Но послушайте, мы намерены остановить старого Беллмана. Вы знаете, кто он такой? Вы знаете, что он делает там, в Барроу? Вы не можете выйти за такое чудовище. Любой хотя бы относительно честный адвокат мог бы доказать, что вас принудили согласиться на это против вашей воли. Вас не обвинят в двоемужии, не бойтесь этого. Самое надежное для всех вас предать это гласности, не таиться. Черт с ними, с долгами вашего отца; он сам заварил кашу, а теперь заставляет вас броситься в этот ад, лишь бы выкупить себя. Но пока все это не стало общеизвестным, до тех пор никто из вас не может быть в безопасности, и особенно Макиннон.

— Я не собираюсь предавать его, — сказала она. — Что?

— Я им не скажу, где он. Ах!..

Она смотрела через его плечо на дорогу, и внезапно отчаяние исказило ее милые черты, словно тень черной тучи накрыла только что залитый солнцем парк. Он обернулся и увидел, что ее «виктория» возвращается. Кучер пока их не видел.

Джим стремительно повернулся тс ней:

— Так вам известно, где он? Я про Макиннона.

— Да. Но…

— Скажите мне! Быстрей, пока не подъехал экипаж! Мы должны знать, неужели вы не понимаете?!

Она прикусила губу, потом быстро кивнула.

— Хэмпстед, — сказала она. — Кентон-гарденс, пятнадцать. Под… под фамилией Стоун… мистер Стоун.

Джим поднес к губам ее руку и поцеловал ее. Все кончалось так быстро.

— Вы сможете приехать сюда еще? — спросил он.

Она беспомощно покачала головой, не сводя глаз с «виктории».

— Тогда напишите мне, — сказал он, нащупывая в кармане одну из визиток Фреда. — Я Джим Тейлор. По этому адресу. Обещайте.

— Я обещаю, — сказала она и, с последним встревоженным взглядом, взяла его руку.

Их руки сомкнулись, а тела уже отступали, потом разомкнулись и руки, и она вышла из-под деревьев. Джим стоял, не двигаясь с места, пока кучер останавливал лошадей. Он видел, как она оглянулась, робко и быстро, а потом он уже ничего не видел, потому что с его глазами произошло что-то странное. Он сердито вытер их тыльной стороной ладони; коляска снова тронулась и вскоре исчезла, влившись в поток экипажей на углу Гайд-парка.

Изабел не произнесла ни единого слова, пока Салли рассказывала ей о женитьбе Макиннона; выслушав, она только кивнула головой и молча последовала за ней к кебу. Она села рядом с Салли, по-прежнему безмолвная, и закрыла лицо вуалью.

— Как твоя рана? — спросила Салли, когда кеб выехал с площади. — Очень больно?

— Я ее почти не чувствую, — ответила Изабел. — Это пустяки.

Салли поняла. Это значило: по сравнению с тем, что ты мне сейчас рассказала. Изабел все нянчила на руках свою шкатулку, словно решила никогда не расставаться с ней, даже после смерти. Собрались они быстро, побросали кое-какую одежду в ковровый саквояж и сразу же вышли, торопясь на Бёртон-стрит: ведь там предстояло все расставить по-другому в связи с переездом Изабел, а Салли хотела как можно скорее чем-то занять девушку, чтобы отвлечь ее мысли от Макиннона.

Когда они приехали, во дворе царила страшная суматоха. Стекольщики покидали студию, декораторы же спешили занести туда свои материалы, чтобы в понедельник с самого утра приступить к работе. Те и другие сновали по двору взад-вперед, мешая друг другу, и Вебстер уже начинал закипать.

Салли отвела Изабел в предназначенную ей комнату; она была уютная, маленькая, со слуховым окном, выходившим на улицу. Изабел села на кровать, по-прежнему прижимая к груди свою шкатулку, и тихо сказала:

— Салли…

Салли села с ней рядом.

— Что, Изабел?

— Мне нельзя здесь оставаться. Нет, ты послушай… ты должна разрешить мне уйти. Я приношу людям зло.

Салли рассмеялась, но Изабел отчаянно помотала головой и, схватив ее за руку, продолжала:

— Нет, ты не смейся! Смотри, сколько бед я уже принесла — моей хозяйке, тебе… твоей собаке… это же все я, Салли, клянусь тебе! Где бы я ни была, все оборачивается плохо. На мне проклятие, такой я родилась. Ты должна отпустить меня, я буду жить одна. Найду какое-нибудь тихое местечко, где-нибудь в глуши… стану работать на земле… Но с тобой и с твоими друзьями я оставаться не должна. Ничего хорошего я вам не принесу…

— Все это чепуха! Послушай, все совсем наоборот, тебя просто Бог послал нашему магазину. Они там, внизу, с ног сбились, им необходим человек, который занялся бы конторской работой. Знаю, ты способна делать кое-что получше, но если ты поможешь нам с этим какое-то время, ты же для нас просто клад. Клянусь тебе, Изабел, я вовсе не выдумываю, это не благодеяние — кто-то должен делать эту работу. Знаю, то, что ты услышала о Макинноне, ранило тебя, но со временем боль утихнет, а нам ты сейчас просто необходима.

Наконец Изабел сдалась; в любом случае у нее было слишком мало сил, чтобы спорить. Она попросила показать ей, что нужно делать, и тотчас села за работу, безмолвная и бледная, словно пленница. Салли была встревожена.

Однако посоветоваться с Фредериком не успела, потому что, едва он возвратился от мистера Темпла, примчался Джим.

— Я нашел Макиннона, — сообщил он. — Он живет в Хэмпстеде. Мы должны отловить его, Фред. Тебе лучше бы прихватить твою трость…

Кентон-гарденс, 15, оказался аккуратной маленькой виллой. Дверь отворила женщина средних лет, очевидно, хозяйка; она была явно удивлена, увидев их.