Инна Гарина - Книга без переплета
Колдунья смерила Доркина с ног до головы холодным проницательным взором и предложила немедля переправить его в Данелойн, где навалом и дичи, и ясного солнца, и прекрасных дам и никакой конкуренции. Чатури горячо поддержал это предложение, добавив, правда, что отправится в Данелойн вместе с Доркином, поскольку мечтает об этом с той самой минуты, когда познакомился с ним. Баламут насупился и ничего не ответил.
Но с тех пор он тоже стал выходить на прогулки, и чатури неизменно сопровождал его, то сидя на плече человека, то разминая крылья в полете над верхушками вечно желтых деревьев, заснувших мертвым сном в одной из фаз своего годового цикла.
Веселее королевский шут от этого не стал. Напротив, он делался все более мрачен и даже слегка осунулся. В те недолгие часы, когда временные пленники осеннего мира собирались вместе у камина, он сидел все больше молча и без улыбки слушал язвительные остроты и болтовню чатури, как будто полностью принявшего на себя шутовские обязанности.
Мрачность его прямо-таки бросалась в глаза. И Михаил Анатольевич, частенько озабоченно посматривавший в его сторону, но не решавшийся подойти, сказал однажды Фирузе:
— Что-то творится с нашим Баламутом. Вы заметили?
Они к тому времени тоже начали выходить на прогулки вдвоем, находя в обществе друг друга немало удовольствия.
— Трудно было бы не заметить, — отозвалась девушка и при этом как-то странно посмотрела на Овечкина.
Он машинально предложил ей руку, занятый своими мыслями, и, неторопливо ступая в ногу, они вошли под своды леса. Михаил Анатольевич тяжело вздохнул.
— Должно быть, он очень скучает. И все из-за меня! Поверьте, я совсем не хотел и не хочу, чтобы ради меня вы все томились тут. Ведь Аркадий Степанович обещал помочь, и этого вполне достаточно!
— При чем тут вы? — не совсем вежливо оборвала его Фируза.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Но… как же…
— Неужели вы и впрямь столь невинны, Михаил Анатольевич, что так-таки ничего не понимаете?
— Что я должен понимать?
Она покачала головой.
— Вы-то сами… но скажите мне, пожалуйста… я знаю, Никса Маколей ваш друг, конечно, и все-таки…
Фируза закусила губу, не решаясь продолжать.
— О чем вы? — недоумевая спросил Овечкин.
— Разве вы не видите, что ему очень нравится принцесса Май? — выпалила она наконец и залилась краской.
— А!
Овечкин понял, и лицо его прояснилось.
— Конечно, вижу. Но это же хорошо! Я был бы рад, если… мы же все знаем, что ее должны выдать замуж без любви, по расчету, по каким-то там политическим соображениям, это просто ужасно! А Никса — замечательная пара для нее. Разве вы так не считаете?
Фируза смотрела на него, открыв рот.
— Не так все просто, — сказала она. — Но вы… как вы можете так легко говорить об этом?
Михаил Анатольевич отвернул лицо в сторону и несколько помедлил с ответом.
— Не знаю, почему это вас удивляет, — неохотно сказал он. — Неужели вы могли подумать хоть на секунду, что я… что мне… что я мог бы настолько забыться, чтобы вообразить… разумеется, нет.
На последних словах голос его окреп.
— Я стал много думать теперь — как никогда раньше! — со смешком признался он. — И вот что я понял: в книгу моей жизни затесалась совершенно сказочная глава. Я никогда не забуду ее, никогда не забуду Маэлиналь, но я и во сне не мог бы помыслить, что сказка будет продолжаться вечно. Нет, Фируза. Жизнь принцессы не имеет ко мне никакого отношения. Я никогда не побываю в Данелойне и никогда больше не увижу ее. Поэтому я был бы рад вспоминать их обоих — принцессу и короля — и знать, что где-то в ином мире они счастливы вдвоем. Ведь у сказки должен быть счастливый конец! Но это не моя сказка. Я в ней — всего лишь случайный персонаж.
— Может быть, — с сомнением протянула Фируза. — Но Баламут Доркин всяко не случайный.
— Баламут?..
Михаил Анатольевич даже остановился. Лицо его вспыхнуло, ибо он вдруг понял, что она имела в виду, и от внезапного проникновения в чужую тайну ему сделалось ужасно неловко.
— Вот оно что, — смущенно пробормотал он. — Бедняга…
— Но я рада за вас, — Фируза порывисто прильнула к нему и сразу отстранилась, тоже краснея. — Я не думала, что вы так хорошо это воспринимаете.
— Как же иначе, — сказал не совсем еще опомнившийся Овечкин. — Разве вы думаете по-другому? Мы-то с вами вернемся в Петербург… если я вернусь, конечно…
— Вернетесь, — убежденно сказала девушка. — Обязательно! И мы с вами будем друзьями, вы помните об этом?
Она еще больше покраснела, и всякий более проницательный, чем Михаил Анатольевич, человек мигом догадался бы, что с дружбой этой что-то не совсем ладно. Но он только кивнул и радостно улыбнулся.
— Конечно!
Одна только принцесса, пожалуй, и не замечала состояния своего верного слуги. И прекрасна она была в эти дни, как никогда раньше…
Колдунья Де Вайле держалась особняком, ни с кем в долгие разговоры не вступала, на прогулки не выходила, а все больше сидела в общей комнате, глядя в огонь и думая неизвестно о чем. Никто, впрочем, и не искал ее общества. Колдунья из Данелойна не обладала, да и не хотела обладать способностью располагать к себе сердца людей.
Прошла примерно неделя после ухода Босоногого колдуна, если считать по тому, сколько раз они устраивали себе «ночь», укладываясь спать, когда одиночество Де Вайле было нарушено вторжением Баламута Доркина, внезапно воротившегося с прогулки через десять минут после выхода. Чатури, казавшийся уже постоянной принадлежностью его плеча, почему-то отсутствовал, и Баламут был мрачен и зол более обыкновенного.
Впрочем, нарушить одиночество колдуньи было не так-то просто. Она не шелохнулась при появлении королевского шута и продолжала невозмутимо смотреть в огонь. Так же сидела она и когда все собирались в этой комнате, отгороженная от людей стеною своего молчания, полностью погруженная в себя. Баламут довольно долго бродил по комнате у нее за спиной, собираясь с духом, прежде чем рискнул наконец обратиться к ней.
— Де Вайле, — сказал он сурово, — ужели ты не хочешь ничего видеть? Или тебе все равно, что будет с Айрелойном и всеми нами?
Колдунья никак не отреагировала на его слова.
— Де Вайле, — он повысил голос, — ты слышишь меня?
— Слышу, — небрежно уронила она.
— И что же ты скажешь?
— Ничего.
Баламут озадаченно помолчал.
— И ты не собираешься вмешиваться? Да ты понимаешь ли, что происходит?!
— Понимаю, — вздохнула Де Вайле. — Я должна что-то сделать? Что именно?
