Эльдар Сафин - Рыжие псы войны
— Я восхищен, — говорил во дворце Парай Недер, уже знавший обо всем, хотя вроде бы и не бывший на площади Красных Дождей, и снова ее мутило — как будто похвала первого советника была оскорблением, ударом в слабое место, подлым и предательским.
Айра заперлась в своих покоях.
Казнь Альрика, которую до этого момента она каждый День переносила все дальше и дальше, теперь показалась вовсе не обязательной. Ведь можно попробовать поговорить с ним, и он стал бы преданным ей всем сердцем и душой, ведь можно объяснить, всё и всем.
Но опять девочку ощущала неприятие собственных поступков — совершенных и тех, которые она еще только обдумывала. И казалось, что убить Альрика наверняка будет более правильно, чем привязать его к Айре с помощью магии.
Вызвав капитана Морика, она приказала назначить казнь Альрика на следующий день.
Это не представляло сложности — все последние дни плаха не пустовала, за день происходило по нескольку казней, кто-то вставал под плеть, некоторых оставляли на ночь прикованными к позорным столбам.
Прошло больше месяца.
После казни Альрика она сильно изменилась — ей теперь постоянно приходилось смотреть на то, как вешают, четвертуют или варят заживо людей; как королева она должна была присутствовать на подобных событиях, во всяком случае тогда, когда дело касалось изменников.
Более того, она в любой момент могла взмахнуть белым платком, останавливая казнь или пытку, — и поначалу она порой спорила с Голосом, который требовал от нее беспристрастности и рассказывал о том, что слабость, проявленная не вовремя, может привести страну на грань катастрофы.
«Ты помилуешь изменника — и пусть даже он больше ничего не сделает, но вместо него встанут десять, которые понадеются на то, что даже в худшем случае им всего лишь придется выйти на эшафот, где мягкосердечная королева освободит их от гибели».
Она смотрела не на все казни — но достаточно часто.
Вначале ее подташнивало от вида разрываемых, разрезаемых членов, от крови и судорог, но уже после первой недели, когда все главные мятежники получили по заслугам, она стала равнодушной.
Она прекрасно помнила, как на эшафот взошел Альрик.
Он был грустен и спокоен и наверняка надеялся на ее помилование, и Айра знала, что может это сделать, — Парай говорил о том, что вполне возможно просто изгнать его из страны, — а Голос соглашался с ним. Народ пресытился кровью, все пауки в своих норках получили урок, и если вдруг королева пожелает…
Альрик подошел к палачу, коротко взглянул в сторону балкона, на котором сидела королева, затем, по торопясь и не мешкая, положил голову на плаху, аккуратно закинув вверх перевитые кожаным шнурком светло-русые локоны.
Палач повторил взгляд осужденного — он делал так каждый раз, это вменялось ему в обязанность.
Однако Айра смотрела, не двигаясь и даже не мигая, а через мгновение меч взлетел вверх и опустился вниз. И она, не закрывая глаз и даже не меняя позы, потеряла сознание — и это заметили далеко не сразу.
Она не могла объяснить даже самой себе, почему не помиловала Альрика.
Может быть, потому, что нельзя позволять себе выглядеть слабой. Может, потому, что в балладе «Рыцарь королевы» главный герой в конце погибает от меча палача. А может, потому, что не смогла простить предательства.
Но в любом случае после этого события она сильно изменилась — внутри словно что-то умерло.
Теперь Айра жила не ради себя, а для королевства.
Она начала чувствовать то, что нужно для ее страны, для народа Доросомнаев. Теперь ее рассуждения и высказывания зачастую удивляли даже Голос, который раз от раза подтверждал — да, тот выход, который предлагает она, самый лучший.
Возможно, это пришло после того, как она обратила Сечея.
Она подписывала смертные приговоры и увеличивала пошлины, распределяла должности. Ее больше не интересовали сказки, а засыпающие фрейлины на ночь читали ей исторические хроники и указы, которые подписывали отец и дед девочки, а также мыльные, древние свитки с законами.
Вместо того чтобы слушать сладкоголосых бардов или глазеть на акробатов, Айра присутствовала в городском собрании, где купцы спорили с цеховыми старейшинами и вельможами.
В свободное время она до изнеможения занималась фехтованием, надев на себя легкий мифрильный доспех. Ее наставляли сразу несколько учителей, и у каждого из них она старалась взять как можно больше.
Вопрос о замужестве Айра подняла сама.
Во дворце ее уже стали воспринимать серьезно, если по столице гуляют слухи о том, как она принудила Сечея отрубить головы своим отцу и брату — и он действительно сделал это, не покрывая головы палаческим капюшоном.
Это произвело громадное впечатление — особенно если учитывать то, что отец Сечея до последнего момента молчал, но перед самой смертью сказал:
— Не это я имел в виду, когда просил Айру помиловать тебя.
Младший брат не проронил и слова.
Но везде по стране, в оставшихся еще вольными островных городах и в Орде королеву Дораса воспринимали как забавную диковинку, как нечто непонятное и в то же время слабое и смешное.
Никто не хотел заключать с ней пактов и договоров, все искали — кто же стоит за сценой, кто дергает за ниточки, заставляя Айру произносить нужные слова и подписывать необходимые указы?
Парай опасался назваться таким «кукловодом» ему было выгодно убеждать окружающих в том, что королева правит сама. Лишившись титулов и владений, он стал гораздо осторожнее и хитрее, Айра действительно добилась своего. Он вел одновременно множество интриг, но большая их часть была в ее интересах — он оказался крепко привязан к молодой королеве.
Ей нужен был человек, которого можно будет назвать королем и к которому станут относиться как к королю, а к ней, соответственно, как к королеве.
«Ты права, — ответил на ее рассуждения Голос. — Это должен быть представительный и не старый мужчина, достаточно умный для того, чтобы не мешать тебе, и достаточно удобный для всех заинтересованных лиц».
Выбор был, с одной стороны, невелик — никто не подходил идеально.
С другой стороны, Айра ради страны готова была пожертвовать всем и потому не отметала и тех, на кого с отвращением взглянула бы даже хромая молочница с Мясной улицы.
Это мог быть гордый, но бедный потомок одного из знатных родов вольных городов, мог быть один из многочисленных потомков наследной линии Империи. Правда, все стоящие мертвы, живы либо представители боковых ветвей, либо старики, либо претендующие на титулы самозванцы, не умеющие не только вести себя за столом, но и зачастую даже разговаривать на имперском.
