Андрей Ерпылев - Город каменных демонов
— Я просто не знаю, с чего начать, Иоганн…
Экспрессивный химик Альфред Момзен в очередной раз взмахнул зажатой в руке пустой пробиркой, будто дирижерской палочкой. За эту привычку жестикулировать сослуживцы прозвали его Итальянцем.
— Мы идем ощупью. Все секретится напропалую. Ты, например, веришь во всю эту оккультную белиберду, слухи о которой так усиленно распускаются?
— Потише, — оглянулся Иоганн Зейдлиц. — Я бы не советовал тебе отзываться о нашей работе в таком уничижительном тоне. Все-таки мы сейчас трудимся не в нашем, насквозь гражданском, институте.
— Пф-ф-ф! А кто сейчас может четко провести границу между гражданскими и военными исследованиями? Все, включая синтетические белковые добавки, направляется на нужды вермахта. Лично я, например, считаю, что «Каменный солдат» всего лишь прикрытие для таких остолопов, как мы с тобой.
— Но Пауль Рен рассказывал мне, что своими глазами видел…
— Врун твой Пауль! Врун и фантазер! Лично я в эти детские сказочки перестал верить еще в десятилетнем возрасте. Каменный солдат! Придумать только такое… Сказки братьев Гримм!..
Момзен зачерпнул лопаточкой из кюветы, стоящей перед ним, немного черной лоснящейся пыли, отработанным движением заполнил пробирку на треть, воткнул в держатель и взял из контейнера следующую, чистую. Проработав несколько минут, он снова взорвался:
— Если бы мне сказали, что мы работаем над новой броней для танков, я бы еще поверил. Даже в строительный материал для бункеров и дотов. Но какие-то оживающие статуи… Это антинаучно, Иоганн!
— Потише, Альфред!
— Не затыкайте мне рот, герр Зейдлиц! Я двадцать лет в науке и не привык, чтобы меня использовали втемную. К тому же это — черт знает что!
Он копнул лопаткой порошок, будто ребенок песок в песочнице.
— Ведь это обычный гранит, Иоганн! Я сделал анализ и ничего экстраординарного не нашел. Разве что немного выше содержание тяжелых металлов, но это же крохи!
— И что тебя беспокоит?
— То, как себя ведет эта пыль. Какое бы связующее я ни применял, плотной массы из нее получить невозможно! Я уже не говорю о традиционных компонентах вроде жидкого стекла или шеллака. Всю прошлую неделю я экспериментировал с новым синтетическим составом на основе многоатомных спиртов, и взгляни-ка на результат…
Момзен сунул под нос другу штатив с пробирками, до половины заполненными застывшей субстанцией: внизу бесцветной, а вверху — угольно-черной. Нижний слой был прозрачен настолько, что порошок казался висящим в воздухе.
— Я бы еще понял, если бы композит разделился в обратном порядке, то есть порошок выпал бы на дно. Но он всплыл! Как пробка!
— А масса?
— Гораздо выше, чем у связующего. И масса, и плотность. Эта пыль нарушает законы природы.
— Вот видишь.
— Что вижу? Где здесь мистика?
— А сплавлять пробовали?
— Без толку… — махнул рукой ученый. — При низких температурах порошок ведет себя точно так же.
— А при высоких?
— А при высоких — вырождается.
— То есть?
— То есть это уже не гранит.
Момзен протянул Зейдлицу пригоршню светло-серых цилиндриков, легких и деревянно постукивающих друг о друга.
— Что-то вроде вулканической пемзы. Плавает в воде, хрупка, имеет рыхлую структуру.
Альфред взмахнул в воздухе очередной пробиркой.
— Я вообще считаю…
— Осторожнее!
Профессионализм изменил раздраженному ученому. Стеклянная трубочка в его руке задела полку и лопнула, резанув острейшими осколками по сжимающей ее ладони.
— Черт побери! — выругался химик, инстинктивно держа руку над кюветой, чтобы не запачкать пол. — Иоганн, там, в шкафчике в углу, — бинт и перекись водорода. Будь добр…
Но договорить он не успел.
Кровь, попав на безобидный с виду порошок, стремительно вскипела, окутав стол облаком едкого дыма или пара, а когда оно рассеялось, кювету заполняла однородная черная масса, отзывающаяся на постукивание лопаткой тихим звоном.
Друзья, позабыв про раненую руку, долго экспериментировали с получившимся слитком, проверяя его твердость, плотность и прочие параметры. Когда все возможные процедуры были проделаны, за окном царила глубокая ночь.
— Поздравляю, — распрямил затекшую спину Зейдлиц, с наслаждением потягиваясь всем телом. — Похоже, что ты, Альфред, только что совершил открытие…
* * *Концентрационный лагерь Равенсдорф, 1944 год.
— Заключенный номер…
Изможденный человек в полосатой робе с нашитым на левой стороне груди черным треугольником[39] попытался принять строевую стойку. Однако ноги, трясущиеся от слабости и ужаса перед сидевшими перед ним всесильными людьми в черных мундирах, плохо держали даже такое иссохшее тело.
— Оставим формальности, — мягко проговорил гладко выбритый мужчина в цивильном костюме, но с военной выправкой. — Присаживайтесь, герр Вольминг.
Заключенный с опаской присел на краешек мягкого стула, любезно пододвинутого к нему, ожидая какой-нибудь пакости вроде внезапного удара в лицо. За три года, проведенных в тюрьмах и концлагерях, бывший ученый навидался всякого… От этих выродков с серебряными зигзагами в петлицах черных мундиров можно ожидать всего, но только не вежливого обращения и любезных манер.
И кто бы мог подумать, что кабинетный затворник, всю свою жизнь проведший среди пыльных фолиантов и ветхих манускриптов, может внезапно оказаться «врагом Рейха»? Какая крамола могла крыться в академическом исследовании о племенах прибалтийских народов — балтов и славян, в глубокой древности живших на территории Восточной Пруссии? Неужели он, Фридрих Вольминг, хоть словом обмолвился о правах «унтерменшей» на исконно немецкие земли, в чем его облыжно обвинили? Чем исследование деталей языческих верований давным-давно вымерших или ассимилировавшихся селонов, юосов и веславов могло повредить идеям превосходства арийской расы?..
— Вам нехорошо, профессор?
До Вольминга только сейчас дошло, что, погрузившись в свои невеселые думы, он абсолютно ничего не слышал из того, о чем уже несколько минут говорил ему гражданский чин.
— Нет… Просто немного кружится голова. Я с самого утра ничего не ел, — неожиданно для себя признался профессор.
«Да и то, что ел, разве можно назвать едой?»
— Чего же вы молчите? — всполошился цивильный.
Он шепотом распорядился о чем-то, после чего, буквально как по волшебству, перед опешившим Вольмингом появилась дымящаяся чашка и блюдце с бутербродами.
Заключенный взял в дрожащие ладони горячий фарфоровый сосуд и поднес к лицу. Пахло кофе. Настоящим кофе, из выращенных под жарким нездешним солнцем кофейных зерен, а не «эрзац-продуктом» из жареных желудей, которым поили в лагере. Боже… Он совсем забыл этот запах…
