Александр Зорич - Знак Разрушения
То есть всезнание раковины было обобщающим, она видела как бы сюжет мирской мозаики в целом. Но относительно каждого конкретного кусочка смальты, составляющего мозаику, раковине зачастую было просто нечего сказать.
Зато иногда раковина демонстрировала удивительную прозорливость и была достаточно разносторонне осведомлена в истории Сармонтазары. Эдакий говорящий путеводитель по землям и народам. Правда, временами туманный, если не сказать бестолковый. Как сейчас, например. Но переспрашивать было бесполезно.
– А что такое Город Пустоты?
– Не знаю, и никто толком не знает, ибо все входившие в него не выходили. А те, кого в Городе видеть не хотели, смотрели на него со стороны и ничего не понимали. Нет двух одинаковых рассказов о Городе. Одним он виделся белым и прекрасным, другим – черным и ужасающим. Город изменчив, как Девкатра.
– Приятно слышать, – со всем возможным сарказмом сказал Элиен. – А Знак ведь проходит прямо через него.
– Знак проходит и через Варнаг, столицу герверитов, – невозмутимо заметила раковина.
– Это я помню, – грустно заметил Элиен. – Не мог Леворго провести его хотя бы на дневной переход южнее! Нет, надо было обязательно через самую мерзость.
– Не мог, ибо это не в его власти. В Сармонтазаре все стоит на своих местах, и места эти во всем отвечают Дорогам Силы.
– Да уж, плюнуть некуда, чтоб не попасть в Дорогу Силы.
– Здесь ты прав. Ты ведь следуешь Знаком Разрушения, а он сплошь проходит по этим Дорогам, – очень серьезно согласилась раковина.
“Вот дура, шуток не понимает, – подумал Элиен. – Хотя это у меня самого, наверное! с чувством юмора уже давно не все в порядке”.
* * *Город Пустоты возник из пустоты. Сразу. В мгновение ока. Словно до этого момента в воздухе висела невидимая, но непроницаемая для взора завеса. Наконец она, к радости почтенной публики, упала и… Глядеть подано, милостивые гиазиры.
Элиен как раз засеял очередную плешь, перешел ее и предоставил коню лакомиться зеленой свежатиной, когда в свете дымчатого осеннего солнца на расстоянии приблизительно двух лиг засветились обманным великолепием белые стены и башни.
Сын Тремгора сразу понял, что это не мираж, потому что Легередан не знал миражей и вообще был местом подозрительно спокойным. Ни тебе врагов, ни опасных зверей, ни кутах, ни Серебряных Птиц. Благолепие.
Город приворожил Элиена.
Не дожидаясь, когда конь полностью удовлетворит свои вегетарианские пристрастия, сын Тремгора торопливо зашагал по направлению к золотым – золотым? не обманывает ли его зрение, замученное постылым пейзажем пустыни? – о да, еще каким золотым воротам.
* * *Власть Города над рассудком была столь сильна, что Элиен, перейдя с быстрого шага на бег, хотя бегать по пескам то еще удовольствие, устремился к нему со всех ног.
Он был уже совсем близко от ворот, он уже различал длинные цветастые султаны на шлемах стражников и уже мог видеть черты их благородных и красивых лиц, когда под его ногами разверзлась хищная, ненасытная глотка зыбучих песков.
Он сразу провалился по пояс. Скорее инстинктивно, чем сознательно, ведь все его помыслы были устремлены к верхушкам исполинских кипарисов, видневшихся за стенами, и к великолепию дворцов, которые – он не сомневался – воздвигнуты под сенью этих кипарисов, Элиен бросил щит плашмя на песок и опустился на него верхней частью туловища.
Так ему удалось замедлить, но не прекратить утопание. Он был в ужасе. Оказаться на расстоянии полета копья от этой обители красоты и благородства и погибнуть, как глупая мышь, упавшая в кувшин с молоком!
Но стражники уже спешили ему на помощь. Они волочили с собой длинную лестницу. Словно только и ждали, кого бы спасти.
Подбежав, они перекинули лестницу через плешь рядом с Элиеном. Двое перебежали по ней на другой “берег”, двое остались там, где были. По всему видно, вытаскивать утопающих в песках было им не впервой.
Элиен вцепился в лестницу, а стражники, ухватисто крякнув, начали ее подымать. Цепко держали пески сына Тремгора, и все же он, поплатившись сапогами, вскоре оказался свободен. Удалось спасти и железный щит Эллата.
– Благодарю вас, достойные мужи, – улыбаясь, сказал Элиен.
Сообразив, что по-харренски здесь вряд ли кто понимает, он повторил слова благодарности на ре-тарском и варанском. Воины ответно осклабились, но промолчали.
* * *Город был красив, как юная дева. Несмотря на осень, дома утопали в цвету яблонь, персиков и множества других деревьев, похожих на виденные им в тернаунских землях. Сын Тремгора, будучи северянином, затруднялся в названиях, но это, видимо, были финиковые пальмы, мимозы и апельсиновые деревья. Те самые, которыми взахлеб восторгались “Земли и народы”.
Повсюду журчали ручьи, в фонтанах обаятельные дельфины исторгали из своих тайноулыбчивых пастей пенные потоки воды. На плоских крышах домов смуглые стройные красавцы пили тягучие красные вина в окружении юных танцовщиц, чей вид наводил на однообразные мысли о разнузданном разврате.
И хотя повсюду царила торжественная тишина, Элиен не удивлялся ничему. Это так просто и так понятно – город в пустыне! Зачем удивляться, если тебе просто хорошо? Зачем нарушать покой этих достойных людей неведомой расы, баловней судьбы, обладателей всех мыслимых совершенств? Сын Тремгора шел по широкой центральной улице, забыв об усталости, забыв о своем предназначении, забыв о Знаке.
Улица вывела его на площадь, где стоял круглый дворец, увенчанный куполом. Купол был крыт червленым золотом. Окна дворца – вытянутые вверх, стрельчатые, обрамленные барельефами – забраны цветными витражами, равных которым не знала Сармонтазара. Элиен подошел ближе и увидел.
Первый витраж – молодой воин в харренском панцире, который всегда легко узнается по вздернутым наплечникам, бьет мечом по голове странное создание… странное создание… не то человека, не то птицу. Второй витраж изображал все того же харренита, занятого сожжением какой-то тряпки. Под его ногами корчились в огне несколько крохотных человечков, набранных с филигранной точностью из стеклышек совсем крохотных, с ячменное зерно.
Тот же молодой человек был главным героем и третьего витража, на котором помимо него присутствовали старик, корова и стеклянный шар. Передать стеклянный шар на витраже столь выпукло и зримо – для этого требовалось особое искусство!
Молодой человек размахивал длинной морковкой, сохраняя вполне героическое выражение лица. Чувствовалось, что жизнь харренита-незнакомца была сплошной чередой героических деяний и он так привык к этому, что даже в самой прозаической обстановке держался в полном соответствии с Уложениями Айланга, то есть подобающим образом.
