Николай Басов - Поиск неожиданного
Это занятие раздражало Тальду, к тому же Сиверс каким-то образом ухитрился так сбить и намозолить руки, что пришлось и рыцарю помогать им. Но он этому даже обрадовался, потому что чрезмерно долгое сидение в этой тесной коробочке теперь мешало ему. Он заметил вот что: если слишком долго вслушиваться в звук, доносящийся спереди, откуда-то из безбрежных далей все более широко расстилающейся тундры, то воспринимался он острее, доходил до болезненного гула, который уже из головы перетекал в грудь, мешая дышать, сбивая с ритма сердце, раскалывая голову… А вот работа помогала отвлечься, и тогда эти ощущения делались почти терпимыми.
На берегу, куда наконец выкатилась карета, кустарника уже не было, зато обнаружилось множество разных мхов, вырастающих почти до колена обычному человеку. Рыцаря это порадовало, но обеспокоило Тальду, который вдруг начал жаловаться, что они не догадались заготовить нормальных дров для костра, пока еще были в лесах.
— Ты пойми, сахиб, дерево бы и карету на плаву удерживало, — объяснил он Оле-Леху.
— Лучше бы нам какие-нибудь кожаные мешки воздухом надуть, — неожиданно вмешался в разговор профессор, — и привязать к колесам… Впрочем, — он задумчиво обозрел их черный с серебром экипаж, — она и так неплохо справилась. А касательно мешков — лошадям бы тогда пришлось, пожалуй, больше воды расталкивать…
После ночевки, когда они почти до конца доели все, что заготовили в безымянном селении лесных орков, и покормили как сумели лошадей, двинулись дальше.
Как ни щедро Тальда наливал водку вознице и коням в то утро, было заметно, насколько они утомились и шли теперь шагом. Франкенштейн вынужден был смириться с тем, что они не несутся безостановочным галопом, натягивая вожжи и почти вырывая его огромные полумертвые, но сильные руки из плеч.
Утром следующего дня, когда карета не слишком быстро, раскачиваясь даже больше, чем на лесной дороге или на волнах реки, тащилась по безоглядной ледяной тундре, неожиданно все изменилось, будто бы отрезанное ножом. Вот только что они ехали среди обычных мхов и обычной земли, под обычным здесь серовато-белесым небом и вдруг…
Оле-Лех даже зажал глаза ладонями — так ударил в него нестерпимый фиолетовый свет. Или тяжелая насыщенная фиолетовая краска, мигом сделавшая мир вокруг чужим и незнакомым. Сразу же звук стал слабее, но Оле-Лех все равно ощущал его и даже сумел точнее определить, откуда он приходил к нему. Это было чуть левее, как сказал бы моряк — румба на полтора восточнее. Рыцарь не преминул указать новое направление Тальде, который принялся кричать вознице, что следует чуть довернуть, что в конце концов Франкенштейн и сделал, хотя особенности всхолмленной тундры заставляли карету почти все время двигаться не по прямой, а петляя. Так возница выбирал более удобный и для экипажа, и для его коней путь.
Они ехали еще два дня, а потом случилось вот что. Экипаж поднялся на какую-то странную складку, сбитую из крупных валунов и спрессованных камешков поменьше. Это была морена, оставшаяся после издавна прошедшего здесь ледника. И с высоты морены, высотой всего-то локтей в пятнадцать, не более, открылась новая равнина, на которой паслось невероятное по численности оленье стадо. Это были полудикие северные олени, которые, опустив головы с рогами, выискивали какой-то мох.
И черные кони неожиданно рванулись вперед, они бились так сильно, что Франкенштейну снова пришлось рычать на них, впрочем, без особого успеха.
Версты через две Франкенштейн остановил карету, соскочил с облучка и принялся коней распрягать. Оле-Лех вышел и стал смотреть на Франкенштейна, не понимая его действий. Он даже попробовал вслух объяснить вознице свое недоумение, но ни к какому результату это не привело. Он не понимал это странное, мертво-созданное существо, следовательно, не было ничего удивительного в том, что и Франкенштейн не слишком разбирался в речах рыцаря.
Распряженные кони вырвались, будто тяжелые стрелы из осадного скорпиона, и набросились на оленей, словно стая волков. Они нападали, забивали мирно жующих животных своими сильными передними копытами, рвали еще теплую плоть, сочащееся кровью мясо и тут же бросались дальше, догоняя без труда других оленей, забивая их, будто ненасытные хищники… Хорошо, что все это происходило на значительном расстоянии от рыцаря, но и издалека от этого зрелища его начинало мутить.
Зато кони повеселели, они отчетливо насытились и, может быть, впервые с того вечера, когда втащили карету в реку, решили, что не зря их заставили так много работать. Впрочем, вернулось только двое коней, а передняя пара умчалась так далеко, что Франкенштейн вынужден был забраться на крышу кареты, чтобы увидеть их.
Хозяйственный Тальда времени тоже не терял, он достал свой мясницкий нож и отправился вырезать из убитых оленей куски посвежее, чтобы устроить ужин. Сиверсу он тоном, не терпящим возражений, приказал найти хоть какой-нибудь сухой травы, а лучше — местных ползучих березок, чтобы разложить костер. Но Сиверс с этим заданием, разумеется, не справился. Сколько он ни бродил по округе, а принес только три небольшие охапки высушенных ползучих деревьев.
Костер тем не менее получился, вот только оставался каким-то медленным, дымным, совсем не жарким. Зато дым его помог развеять мошкару, которая стала собираться вокруг, как вода стекает в углубление. Не прошло и часа, в течение которого путешественники пробовали оборудовать стоянку, как над ними вилась уже целая туча огромных комаров и мелкого отвратительного гнуса, который разъедал веки, губы и, к удивлению рыцаря, даже пытался отгрызть Франкенштейну его полумертвый, темный нос.
Когда наступила здешняя малопонятная и неприятная ночь, убежавшие кони вернулись. К тому времени Тальда сумел приготовить из свежей оленины настоящее жаркое. Причем его оказалось так много и оно было настолько жирным, что профессор, который, к всеобщему удивлению, съел больше всех, уступив, пожалуй, только вознице, почувствовал себя дурно. Его тошнило, и он не знал, что с этим поделать.
Тальда приготовил ему четверть кружки местной водки с солью, утверждая, что это немудреное средство обязательно поможет, и профессор его послушал. К его же бедствию, потому что уже спустя пару минут его снова выворачивало, да так сильно, что он даже ослабел. Пришлось ему заваривать крепчайший южный чай, а чтобы он совсем не умер от голода, подкормить еще и сухарями, которых, к удивлению рыцаря, нашлось достаточно, вот только в них уже появился прелый, горьковатый привкус. Конечно, он не мог сказать, где Тальда хранил их, возможно, в одном из тех невидимых, но явственно ощущаемых мест в карете, которые значительно увеличивали ее вместимость и объем. Но в общем-то ему и не хотелось это знать.
