Виталий Каплан - Масть
– Что до меня, – поведал он наконец, – то в здешней дыре уже полгода обретаюсь. Девятого дня июля сего года высочайшим указом определено из гвардии меня отчислить и перевести сюда, армейским майором, начальствовать над местной воинской командой. Видишь, Андрюша, какое понижение! И хотя, как оба мы знаем, приказы не обсуждаются, а история вышла скверная.
– За какую же вину тебя так, Николай Аристархович? – охнул я, разглядывая цветок его души. Там преобладала тёмно-вишнёвая обида, немало плескалось рыжей горечи, алыми всполохами вздымался гнев, и всё это на фоне бирюзового недоумения. А ещё густо-изумрудная радость – надо полагать, от того, что меня встретил. Правда, цвет был с какой-то серой грязнотцой, и я даже догадывался отчего. Неужели до сих пор ему передо мной стыдно? За что? Он ведь из всех офицеров мягче всех ко мне отнёсся, когда случилась та мерзкая история, а что озвучил общее мнение – так спасибо, что он, а не майор Леонтьев. Тот никогда в выражениях не стеснялся.
– То-то и дело, что ни за какую вину! – Стопки на столе подпрыгнули от удара капитанской… нет, уже майорской ладони. – Прискакал фельдъегерь с пакетом, вручил под роспись. А в пакете – подписанный высочайшим именем указ… что присваивается мне звание пехотного майора и надлежит нисколько не медля прибыть в Белозерск, принять в подчинение местную воинскую команду, приписанную к Вологодскому пехотному полку. И никаких объяснений! У кого спрашивать? Во дворец к матушке-государыне ломиться? У светлейшего аудиенции просить? Угадай с одного раза, где бы я после того очутился? Добро ещё, что Белозерск, а не Камчатка.
– Подавал бы в отставку, – предложил я. – Ехал бы к себе в поместье, всё лучше, чем в здешних снегах гнить.
– А, – махнул он рукой, лишь чудом не снеся со стола миску с квашеной капустой. – Что здесь снега, что там снега, что здесь гнить, что там. А так я всё-таки российской державе служу, какая-никакая польза. Тем более время военное, швед наседает на море, того гляди и пехотой вторгнется. Так что бдительность нужна и боеготовность! Навёл тут хоть какой-то порядок, а то совсем уж одичали местные солдатики.
– Живёшь-то где? – сочувственно спросил я.
– У купца Еникеева квартиру снимаю, – скучным голосом пояснил Бортников. – А столоваться сюда хожу, к Холстинину, всё лучше, чем стряпня моего Никишки.
Всё теперь сложилось в понятную картинку. Всё, кроме главного: что же такое стряслось с Николаем Аристарховичем, чем прогневил он сильных мира сего. Очень странная история, и уж точно не по нашему ведомству. Будь на него донос в Тайную экспедицию, то сперва расследовали бы дело неспешно, никак своего внимания не обозначая, а потом арестовали бы и несколько месяцев подержали в Петропавловке, в следственной тюрьме. После чего либо кнут и Сибирь, либо возвращение к прежней жизни. Если же разгневался на капитана кто-то из высоких вельмож, то не ограничилось бы Белозерском, тут он прав. Да и странное понижение в звании – армейский-то майор ниже гвардейского капитана, но лишь на одну ступень. Кабы хотели всерьёз наказать – в рядовые бы разжаловали.
– Ну а у самого-то мысли есть, отчего с тобой вышла столь дивная оказия? Кто подгадил?
– Мыслей-то у меня много, – хохотнул Бортников, – да только мысль – материя призрачная, и сколь в них, мыслях моих, истины, судить не могу. Может, мстится мне всё и блазнится. Однако ж думаю вот что. Никому доселе того не говорил, а тебе скажу. Не в силах это внутри держать, понимаешь ли.
Он резко подобрался, выпрямил сгорбленную спину и направил на меня вилку с нацепленным на неё огурцом.
– Смотри, Андрюшка! Это между нами только, потому как дело неразгласительное. И добро, что парнишку твоего отослал к лошадкам, не нужны нам никакие посторонние уши.
– Да уж с пониманием, Николай Аристархович, – кивнул я. – Так что у тебя за догадки?
– Вот как тебе сказать, – задумался майор, подбирая слова. – Тут либо долго расписывать, либо кратко. Одним словом, где-то этак с год тому назад появилось у нас в полку между офицерами увлечение некое. Разговорчики пошли про всякую там древнюю премудрость, про великие тайны, да про каких-то, прости Господи, вольных каменщиков, которые, значит, в сии тайны проникли. И что сообразно с этими тайнами надлежит переустроить нашу российскую жизнь, дабы низвергнуть всяческое зло, а добро чтобы и справедливость восторжествовали. За вином такие беседы пошли, за картишками, дальше – больше, начали куда-то шастать, на квартирах каких-то собираться. Причём это не один, не два, а многие. Не буду называть тебе фамилий, ни к чему.
– Вот как! – присвистнул я. – Это ж, выходит, франкмасоны среди наших семёновцев завелись?
– Выходит, что так, – хмуро кивнул Бортников. – Говорили не раз про какое-то Высокое Собрание, в кое некоторым из них довелось попасть… и что там такие важные персоны заседают, что ух! Мол, братство у них, и всё там по братской любви делается.
– А тебя, Николай Аристархович, приглашали? – как можно более небрежным тоном осведомился я.
– А то! – скривился он, будто горошину перца разжевал. – И не раз. Но я ни в какую! Так прямо встал и сказал, что не след русскому офицеру, слуге государеву, по всяким тайным компаниям шляться. Коли дело тайное, то уж точно недоброе, поскольку честному и доброму скрывать нечего. А все эти ихние древние тайны, от Египта и Вавилона, по моему понятию, суть ереси, в коих по-хорошему следовало бы Великим Постом на исповеди каяться.
– Смело ты их приложил, – восхитился я. – И что ж господа наши офицеры ответили?
– Да ничего не ответили, – махнул он рукой, на сей раз осторожно. – Посмеялись, на шутку всё перевели. Но заметил я, что после того случая какое-то охлаждение ко мне началось. Все разговоры только по делам службы, в картишки перекинуться более не зовут, в присутствии моём о древних своих вавилонах уже ни-ни, да вот только переглядываются, перемигиваются. И так два месяца тянулось, до июля, пока фельдъегерь мне пакет не вручил.
– Вот не пойму я чего-то, Николай Аристархович, – прожевав капусту, заметил я. – Коли и впрямь полагаешь ты, что товарищи наши во что-то предосудительное вляпались, отчего ж не пошёл ты к начальству с докладом, к генерал-адъютанту Николаю Ивановичу Салтыкову? Пусть бы по-отечески вправил мозги кому следует, не вынося из нашей избы сору.
– Эх, Андрюша, отстал ты от жизни, как в отставку вышел, – невесело рассмеялся Бортников. – Николай Иванович с позапрошлого декабря уже полком не командует, всецело отдался воспитанию великих князей Александра да Константина, внуков государыни. В полку же командование сейчас временное, и по-человечески обратиться более не к кому. А ежели, допустим, к светлейшему, не говорю уж о самой государыне-матушке, – так это ж полку позор!
