Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат
– Нужно, а то бы с чего ты исповедоваться во грехах удумала? Грехи тяжки, так и я тяжек, и ты не пушинка. Кони наши нас любят, а мы грехи свои любим и таскаем, пока с копыт не свалимся. Так не дам же я тебе того. И Дьегаррону не дам, не для его шеи ты камень и не для его спины ноша.
– А меня сюда не Дьегаррон притащил, а ты. Наврал и притащил… За каким котом свинячим? Лакать и без меня можно, хоть с кагетами, хоть с козлами. – Хотелось выпить – не вина и не касеры, простой воды. Болели ободранные ладони, и было страшно спускаться по крутым щербатым ступеням, очень страшно… – Переговоры, свидетель, война… Какая война? Бочке ясно, никто никуда не пойдет, а лето кончится, так и не пройдет… Горы.
– Вот ведь, – одобрил Бонифаций, – прокричалась и поумнела. Опять же отпущение просветлению способствует. Только чист я пред тобою, как родник, и не было в словах моих лжи, как нет яда в вине и греха в радости. Быть от тебя пользе великой, если шею по дурости не сломаешь. Ну кто тебя на эту верхотуру затянул?
– Я устала, – вдруг призналась Матильда. – Устала и хочу воды, а потом спать… И оставь в покое Дьегаррона. Ну, возится он со мной, и что? Отвечает он за всех, кого ему подсунули, а я еще и принцесса, пусть и тухлая. Куда ему от такого счастья деваться? Он же мне в сыновья годится, холере старой…
– Да не он молод и не ты стара! Мякина у вас обоих в башке, вот в чем беда. Он тебя боится, ты себя боишься, это я никого не боюсь. Так что заживем душа в душу, когда драться не будем.
Она не поняла. Ослышалась. Спятила. Онемела.
– У нас сим делом король заправляет, – спокойно объяснил олларианец, – а нет, так регент или же Проэмперадор, так что дозволит и благословит. И нигде не сказано, что я сам не могу. Лекарь тут у нас был, ногу ему раздробило, не собрать. И что ты думаешь? Сам себе топором оттяпал. Некому было, а подыхать не хотел. Ну а я Создателя в наш с тобой союз втравлю, овца ты заблудшая…
4
Мистерия продолжалась. Лисенок со всей братской нежностью оберегал находящуюся в деликатном положении сестру от ужасов войны. Он ничего не сказал о гайифских солдатах в сердце Кагеты, за него это сделал запутавшийся в политической паутине сестрин свекор. Баата выдохнул: «Умоляю, молчите!», но старый бакран успел вывалить столько, что дальнейшее запирательство бедной Этери лишь повредило бы. Все начиналось сызнова. Марсель успел дважды пересчитать настенных удодов, но так и не понял, по какому принципу их разместили и почему одни были размером с Эвро, а другие с пол-Котика. Возможно, художник так представлял перспективу, а может, удоды символизировали казаронство, где размеры – ничто, а фанаберии все. Марсель уже подумывал о том, чтобы вклиниться в ставшую не слишком оживленной беседу и спросить, но тут Алва, смакуя вино, напомнил, что у Талига обязательства перед Бакрией, а не перед Кагетой и что, вторгнись гайифцы в Бакрию, верный своим обязательствам Талиг…
Лисенок смекнул, Бакна и его сын нет. Раздались благодарности и уверения, принесли вина и фруктов, Этери положила точеную ручку на живот и удивилась, что все время забывает, что Бакрия – это не Кагета, а Кагета не Бакрия, ведь она словно бы и не покидала родного дома. Брат поцеловал пальчики сестры и сурово насупил соболиные брови. Рокэ полюбопытствовал, заключен ли между Бакрией и Кагетой договор, подобный бакрийско-талигойскому. Договор был, и если б на Бакрию кто-нибудь напал, Баата немедленно бросился бы в бой. Пусть его силы были несопоставимы с теми, которыми располагал Дьегаррон, но казария была ближе. Спина к спине родичи продержались бы до подхода варастийского корпуса. Дьегаррон, как всегда тихо, заметил, что готов к самому сложному маршу, но Паона вряд ли решится воевать одновременно с Талигом и морисками. Рокэ согласился, что последнее маловероятно и Бакрии этим летом ничего не грозит. Лисенок гордо и обреченно скрестил руки на груди, Этери подняла взволнованный дочерний взгляд на свекра, и тут вернулся Бонифаций, где-то добывший принцессу Матильду.
Алатка Марселю нравилась. Все еще красивая, чернобровая и пышногрудая, с коротко стриженными волосами, Матильда была немногим младше батюшки виконта, что не мешало глядеть на нее с удовольствием. Недурна была и сестрица Лисенка, но женщины, дарящие мужьям по наследнику в год, Валме пугали, даже если не втравливали родню в войны.
– А вот и мы! – возвестил святой отец. – Мы, сбросившие бремя минувших горестей и обретающие радость мирскую в предвкушении радости вечной. Да будет всем известно, что я перед лицом Создателя нашего назвал сию Матильду своей невестой, а она меня своим нареченным, что я и оглашаю и вопрошаю всех слышащих: ведомо ли вам нечто, делающее сей союз невозможным?
Кто-то, кажется Коннер, восхищенно присвистнул, кто-то уронил яблоко, или оно само свалилось с подноса от избытка чувств? Марсель впился глазами в невесту. Туфли ее высочества были в грязи, платье спереди подмокло, а нижняя оборка ободралась, но принцесса вряд ли это замечала. С такими лицами не оборки проверяют, а прыгают с мостов или убивают.
– Ну так что? – грозно пророкотал пастырь, сжимая руку невесты. – Скажет ли кто, что я не могу взять сию женщину в жены?
Тут, пожалуй, скажешь! Валме и прежде восхищался епископом, но на сей раз восхищение требовало выхода, и Марсель, обогнув остолбеневших бакранов, наклонился к Ворону.
– Кому-то все же придется петь, – шепнул виконт. Алва пожал плечами.
– Марш за розами! – шепотом же велел он. – Срезай всё, что выросло.
– Я хочу досмотреть, это же раз в жизни…
– За розами! – негромко повторил Ворон. Марсель кивнул и попятился, косясь на жениха и невесту. Бонифаций напоминал крайне серьезного быка, принцесса – только что откопанный антик. У самой двери пятящийся Валме налетел плечом на Дьегаррона и извинился. Маркиз не расслышал.
5
Этери что-то быстро вполголоса говорила. Матильда с трудом поняла, опустила глаза: туфли и подол в самом деле были в грязи, а юбка еще и оборвалась. Ну и что с того? Какая невеста, такие и тряпки! Никто этого хряка не заставлял… Никто! Алатка дернула головой, будто норовистая кобыла, и вдруг поняла, что в самом деле выходит замуж. За толстого скота, на котором клейма ставить негде. Этот бред был почище любого сна, но она еще могла остановиться и остановить. Разогнать навалившихся с поздравлениями чужаков. Заорать, что она им не кляча, чтобы тащиться за всякими конокрадами… От нее отстанут, куда денутся, а вот куда денется она? К облезлому братцу, кинувшемуся писать нежные письма, когда мориски сожгли Агарис?
– Ваше высочество, здесь будет плохо слышно. Эти комнаты не для гитары, нужно подойти ближе.
