Галина Гончарова - Интриги королевского двора
И если до меня дойдут слухи о вашем некорректном поведении — пеняйте на себя. Мое терпение не безгранично.
Эдоард Восьмой, милостью
Альдоная король Ативерны».И внизу собственноручно королем приписано (обычно подобные письма диктовались секретарю, чтобы король не тратил время на переписывание набело):
«Джес, начинай думать головой! Еще немного — и ты будешь первым в истории страны разведенным графом. И я на твою супругу не повлияю, еще и поддержу».
Стоит ли удивляться, что граф Иртон был зол и неудовлетворен жизнью? Последнее — особенно, поскольку придворные дамы, предупрежденные ее величеством (по просьбе того же графа Лорта), держались от Джерисона Иртона подальше.
Так что благородный граф пару раз уже прогуливался по борделям, срывая злость на проститутках. Рик ругался, но толку не было. Джес просто сорвался с цепи. И Рик подумывал сообщить отцу о существующем положении дел.
Рик честно отписал, что не в восторге от Анелии.
Эдоард же посоветовал приглядеться внимательнее. Поскольку соседи и лучше бы не ссориться. Нет, Ивернея его тоже вполне устроит. Но если Рик сам пока не знает… почему нет?
Рик не возражал. Тем более что полученный портрет Лидии Ивернейской привел его в расстройство чувств.
На портрете была изображена высокая и худая девица. Пышные юбки положения не исправили. Впалые ключицы не смогли замаскировать даже придворные живописцы, серые глаза смотрели холодно, а губы были сурово сжаты. Всем видом девушка словно предупреждала: «Не тронь! Укушу!»
Так что Анелия стала представляться весьма привлекательным вариантом. Она хотя бы улыбалась. А что глуповата… так ею и управлять легче. И от интриг можно удержать.
Ладно. Приглядимся еще.
Но примерно в середине зимы Рика вызвали к Гардвейгу.
Последний месяц у короля чертовски болела нога и он стал просто невыносим в общении. Единственными, кому от него не перепадало оплеух, были жена и молочный брат. На остальных Гардвейг орал, швырялся чем попало, а под настроение мог согнать со двора или вообще в темницу. Что не добавляло придворным радости.
Милия не отходила от мужа ни на шаг. Но… докторус показал, что она в очередной раз ждет ребенка. И женщине периодически становилось дурно.
Для королевы наставили ведер чуть ли не во всех углах дворца. Беременность протекала достаточно тяжело. Но так же было и в прошлые разы. И Милия опять надеялась родить мальчика.
Одно это смягчало характер Гардвейга.
А Альтрес… он был счастлив вместе с братом. И приглядывал за королевой.
Мало ли что.
Мало ли кто…
На Рика король произвел двойственное впечатление. С одной стороны — Гардвейг был страшен своей непредсказуемостью.
С другой же… стоило ему посмотреть на Милию, как лицо короля озарялось ласковой улыбкой.
И Рик невольно позавидовал. Вот ведь… отец, Гардвейг… все они нашли свою любовь. Неужели ему не повезет?
По молодости Рик упустил то, что до любви ведь и жизнь была… с ее разочарованиями, проблемами, склоками и ссорами…
А вот Гардвейг его взгляд не упустил. И кивком указал Рику на кресло рядом с собой.
— Садись.
Рик раскланялся и сел.
— Там вино на столе, разольешь?
— Да, ваше величество.
— Вот и отлично. Дорогая, оставь нас и распорядись, чтобы не беспокоили…
Милия послушно сделала реверанс, поцеловала мужа в щеку и вышла.
Гардвейг дождался, пока Рик подаст ему кубок, и кивнул на дверь, за которой скрылась жена.
— Ругается, если я вино пью. Докторусы запрещают… А она им верит, беспокоится… хоть на старости лет мне повезло.
— Ее величество — одна из самых очаровательных женщин Уэльстера, — согласился Рик.
— Да, с лица воды не пить. Милия еще очень добрая. И сыновей мне родила. И меня любит без памяти. Что еще надо?
Гардвейг смотрел серьезно. И Рик решился:
— Чтобы любовь была взаимной.
Гардвейг улыбнулся. Не зло. А очень… понимающе.
— Эка ты куда хватил. Любовь — это роскошь, недоступная королям.
— Но…
— Хочешь сказать про меня? Так Милия у меня седьмая. А до того мне хлебнуть пришлось. И изменяли, и предавали, и отравить пытались. Или ты мне сейчас про отца скажешь?
Рик мог. Тем более что историю любви Джессимин и Эдоарда давно разнесли менестрели.
Но Гардвейг только улыбнулся. Почему-то грустно.
— А ты не задумывался, сколько пришлось ждать твоей мачехе? Она бы и сейчас ждала, если бы не умёрла твоя мать. Ты ее хоть помнишь?
— Нет, ваше величество.
— А я помню. Очень красивая женщина. И очень несчастная. Тяжело это — ложиться в постель с человеком и знать, что на твоем месте хотели бы видеть другую.
Рик только ресницами хлопнул. С такой точки зрения он эту историю не рассматривал. Да и мать почти не помнил.
Красивая? Да, достаточно. Высокая, светловолосая, на портрете в галерее настоящая красавица.
А в жизни вспоминаются недовольно поджатые губы. И резкий визгливый голос.
— Вы меня унижаете… — забывшись, прошептал Рик. — Выставляете напоказ дешевую шлюху!
Гардвейг кивнул:
— Это она так говорила?
— Да. Эдмон мне про нее рассказывал, но мало…
— Это жизнь. Кто-то счастлив, но кто-то обязательно будет и несчастен. Ты ведь думал про Анель, так?
— Думал.
— И решил съездить поглядеть на вторую девицу?
— Да, ваше величество.
Рик решил не отрицать. Глупо. Да и Гардвейг говорил как о давно решенном. Не злился, не ругался, просто констатировал факт.
— Твой отец тебя любит. Я вот не знаю, дал бы я своим детям выбирать, — вздохнул Гардвейг. — А что ты вообще думаешь о моей дочери? Ну, титьки у нее больше мозгов. Это понятно. А что еще?
Ричард пожал плечами:
— Простите, ваше величество…
— Боишься, что разозлюсь? А не надо. Я с тобой сейчас говорю не как король. А просто как мужчина с мужчиной. Неужели сам еще не понял?
Понять Рик понял. А вот злить Гардвейга все равно не хотелось. И король, усмехнувшись, стал рассказывать:
— Мне было тогда лет девятнадцать. И я был женат. Первый мой брак определили давно. Еще когда мне четырнадцати лет не было, герцог Медерин организовал мою помолвку со своей дочерью. Отец тогда только умер, я не мог сопротивляться… Тисия Медерин была старше меня почти на пятнадцать лет. К тому же вдова. Но кого это волновало? И брак был заключен.
Рик сочувственно вздохнул.
Гардвейг смотрел куда-то вдаль.
— Тисия была умна. Мы поговорили еще в первую брачную ночь. И она стала мне другом. Мне, а не своему отцу, который с детства продавал ее, как породистую лошадь. Я сказал, что уничтожу ее отца. И она согласилась. А еще сказала, что даст мне свободу по первому же моему слову. И стала моей союзницей.
