Елена Самойлова - Грозовой Сумрак
Вспоминала ли она своего слугу, своего Джека-башмачника, после того как проводила его в верхний мир, оставив ему на память волшебные предметы и удивительный дар мастерового человека?
Не знаю, но до сих пор на ее ногах красуются чудесные башмачки из ивовых листьев, прошитых серебристыми лунными лучиками, украшенные обращенным в нежнейший шелк бутонами черного ириса. Говорят, эти башмачки позволили Бранвейн танцевать на поверхности озерной воды, на зыбкой лунной дорожке даже в верхнем мире людей, а не только в глубине западного Холма, потому и бережет их дева сентябрьского ливня. Значит ли это, что она до сих пор помнит мастера из мира людей?
Трудно сказать…
Но людям лучше не давать повода для ложной надежды, которая со временем может перерасти в непоколебимую веру… и однажды привести в Холмы на правах еще одной души, променявшей спокойствие и право на новую жизнь на призрачное существование рядом с ши-дани.
– Не думаю, Джек. – Я пожала плечами, поднимаясь с измятой постели. – Я не слышала упоминания твоего имени из ее уст после того, как ты покинул Холм и ее время.
– Понимаю, госпожа… – Мастер встал следом за мной, бережно тронул мое плечо кончиками пальцев. – Твой спутник нагревал для тебя воду в большом котле, когда я шел будить тебя. Пойдем, я провожу. Кровь с твоей кожи была смыта, но волосы слиплись в колтуны – похоже, тебе потребуется не одно ведро горячей воды, чтобы промыть косы. – Спасибо…
Последовать за мастером-башмачником оказалось сложнее, чем я думала поначалу. Страх перед фаэриэ стискивал горло невидимыми пальцами, сковывал каждый шаг, каждое движение будто цепью.
На лестнице я оступилась, качнулась вперед, хватаясь за перила.
Слипшиеся, растрепанные волосы неровными жгутами соскользнули вперед, закачались перед глазами лаковой темной корочкой пряди. Сразу вспомнилась залитая красным мостовая, темно-серые камни, багровеющие под кровавым дождем, скрывающиеся под ручейками, стремительно заполняющими выемки и щели между булыжниками…
Колени разом ослабели, и я ухватилась за громко скрипнувшие перила лестницы, цепляясь за отполированное дерево, как за спасительную веревку, так крепко, что пальцы заболели, закостенели от напряжения. Боюсь. Страшно.
Торопливые, по-кошачьи мягкие шаги вверх по ступеням. Прохладная рука, ухватившая меня под локоть. Перед глазами закачался густо-фиолетовый аметистовый шарик в серебряной оправе с крохотной призрачной искоркой в глубине камня.
– Я дальше сам справлюсь, мастер. Благодарю за кров для моей госпожи.
Голос Рейалла – удивительно мягкий, вкрадчивый, но все равно сердце болезненно, пугливо сжимается, а пальцы еще сильнее цепляются за перила: – Не пойду.
Висок обдает жаркое дыхание, с волос фаэриэ каплет душистая, пахнущая ландышами вода, оставляющая едва заметные пятнышки на светлой льняной сорочке.
– Я отнесу тебя на руках, если не хочешь идти сама, но перила все-таки отпусти. Не хочу забирать их с собой.
Я упрямо дернула головой. Рей пожал плечами и нарочито ласково, почти ласкающе провел кончиками пальцев по моей напряженной руке, по судорожно вздрагивающей кисти. Сдавил запястье так, что я невольно охнула и отпустила перила, и тотчас подхватил меня на руки, прижимая к груди и быстро спускаясь вниз по лестнице.
Небольшая комнатка с единственным маленьким окошком под самым потолком. Над деревянной лоханью с горячей водой поднимается пар, короткая лавочка у стены заставлена горшочками, какими-то туесками и плетеными коробочками. Фаэриэ быстро занес меня в «купальню», пинком захлопнул приоткрытую дверь и, подойдя вплотную к лохани, спокойно разжал руки, роняя меня в нагретую воду.
– Ожила? – невозмутимо поинтересовался он, когда я все-таки прочихалась от залившейся в нос воды и более-менее ровно села, убрав от лица потяжелевшие намокшие пряди. – В студеный ручей было бы действенней, но туда дальше идти. Лохань оказалась ближе.
Рей поправил сползающее полотенце, обмотанное вокруг бедер, пододвинул ближе скамеечку с глиняными горшочками и принялся распутывать мои косы – дело, судя по всему, нелегкое и кропотливое.
– Ты так легко замыкаешься, что мне в который раз приходится разговаривать с самим собой. – Изящные пальцы скользнули по моему затылку, пощекотали кожу. – Тебе неинтересно, почему ты здесь оказалась? И как ты вообще здесь оказалась? Нет? А я думал рассказать тебе занимательную историю о том, как мне пришлось изучать на ходу местные закоулки, чтобы принести тебя в единственное место, где тебя не побеспокоили хоть какое-то время. Башмачник так удивился, когда нас увидел.
– Что… ты сказал ему? – Я медленно подняла голову, взглянула в спокойное улыбчивое лицо фаэриэ. – Как…
– Как я объяснил, почему ты залита чужой кровью? Очень просто. – Он усмехнулся, продолжая распутывать слипшиеся косы. – Моей госпоже понадобилась защита от вооруженных обидчиков. А слуга не позволит причинить своей ши-дани ни малейшего вреда до тех пор, пока он может ее защищать.
Ты назвался моим слугой?! И он поверил?
– У него не было причин не верить мне. – Рей провел кончиками пальцев по моей щеке. – Я не солгал. Я не дам обидеть мою маленькую ши-дани. И поэтому был весьма убедительным и для башмачника, и для обидчиков. Жаль только, что последние не смогут сделать выводов из преподанного урока.
Я вздрогнула, оттолкнула его руку:
– Уйди. Я сама справлюсь. Пусть я не умею разбивать людям головы с одного удара, но помыться без твоей помощи я смогу.
Он отодвинулся, качнул головой, уронив с кончиков волос остывшие капли воды.
– Ты никогда не смывала кровь ни со своего тела, ни с чужого, Фиорэ. Без моей помощи ты можешь и не справиться.
– Если я и дальше буду находиться рядом с тобой, мне придется научиться это делать! – Я едва не сорвалась на крик, едва удержалась, чтобы не ударить спокойно стоящего рядом мужчину чем-нибудь тяжелым, подвернувшимся под руку. Да хоть горшочком с душистым мылом, – Рейалл, уйди.
Иногда в имя фаэриэ достаточно вложить совсем немного силы, чтобы оно наполнилось объемным звучанием, и даже произнесенное почти шепотом отразилось от стен маленькой комнатушки глубоким, гулким эхом.
Еще не приказ, но уже почти принуждение. Почти вызов.
Только попробуй причинить мне боль – и я тебя оттолкну. Раз и навсегда. И все то, что ты получал ранее лаской и по обоюдному желанию, тебе придется забирать с помощью насилия. А это ведь совсем не то, чего ты хочешь, – мне это видно по глазам, ставшим густо-сиреневыми, такими темными, что зрачки пропадают в сочном цвете радужки, расплываются, исчезают, делая взгляд «слепым».
